— Сватать? Да ты змея, — протянул, ухмыляясь гнусно и злобно. — И что же, ты спала уже с ним? А, не важно!
Глаза Оливии распахнулись от ужаса. Нанесенное оскорбление было так сильно, что с ресницы ее сорвалась слезинка и покатилась по бархатной коже щеки. Девушка тут же поймала ее платочком, а я заметил монограмму на нем. И, крепко сжав запястье, выдернул чужой подарок из руки. Хитрые сплетения красных ниток выдавали две буквы — «П» и «М».
— Понравился он тебе? — спросил угрюмо, размахивая платком перед носом напуганной девушки. Та лишь прошептала.
— Ариэн, как ты себя ведешь? Что ты себе позволяешь⁈ Я тебя не узнаю… С той самой выставки — тебя будто подменили! Околдовали! — она запричитала, заломив руки. — Ты не общаешься со своими друзьями…
— Они мне не нужны, — огрызнулся.
— Забросил семью и отца…
— Он — никто.
— Ты совсем забыл про меня!
— У меня есть более важные дела.
— Важнее нашей свадьбы? Нашей любви?
— Да.
— Ты сошел с ума… — Оливия молитвенно сложила руки перед грудью. Раньше я не замечал за ней религиозности. — Это все портрет, да? Ты все силы и время отдаешь ему. Тебе никто больше не интересен…
— Да. Теперь ты поняла, — ухмыльнулся, кинув платок на пол, убрав руки в карманы. Внезапно нащупал там какой-то песок. — Мне не нужен никто. У меня есть высшая цель и высшее предназначение. Я напишу не «что-то», не «какой-то», а «тот самый» портрет. Я прославлю свое имя в веках. Сама богиня благоволит мне. Она избрала меня.
— Ариэн… — Оливия продолжила гипнотизировать меня взглядом и голосом. Слезы ее неожиданно высохли. — Вернись ко мне, Ариэн. Не дай мне совершить глупость…
— Мне все равно, — пожал плечами. Тогда мне действительно было все равно. Долгий, нудный разговор начал утомлять. Хотелось скорее выпроводить надоевшую девушку, и я продолжил выгонять ее злыми и обидными словами. Она мешала.
— Что ж… — в ее голосе появилась редко бывавшие там стальные нотки. — Ты сам меня вынудил.
В ее руке что-то блеснуло. Не успел я опомниться, а Оливия уже мчалась прочь из комнаты. Я рванул за ней. Мысли роились испуганными бабочками, сталкивались и гудели. Ни одной разумной. Только паника и гадкий, липкий страх, растекающийся из сердца и по венам ядом пронизывающий все тело.
Дверь в мастерскую была открыта — я забыл запереть ее. Тот единственный раз, когда я забыл это сделать! Вбежав внутрь, я увидел Оливию, стоящую с клинком в руке, освещенную ярким лунным светом, и изрезанный холст. Я все понял. Это она… Она мешает! Она во всем виновата! Она не понимает той высокой почести, что будет мне оказана, она не дает мне творить! И она так поглощена своим преступлением, что не слышит, что я уже здесь…
Четыре быстрых шага и вот, занесенная над холстом рука уже крепко сжата. От неожиданности она роняет лезвие, но дерзко смотрит на меня. А я, наотмашь бью по лицу. Как можно сильнее. Вскрикнув, она падает на пол, но, держась за обожженную ударом щеку, продолжает бросать вызов. Мне не сдержаться. Я задыхаюсь от ее поступка, от того, что она причинила боль моему творению! Как она посмела⁈ Она не имела права заходить сюда!
Подняв валяющийся под ногами клинок, я смотрю на девушку в истерзанном серебристом платье. Проклятая. Швыряю нож, и он отлетает куда-то в сторону. Охнув второй раз, Оливия прикрывает лицо руками и начинает тихо всхлипывать. Из-под длинных ресниц пробивается чистая слеза и оставляет за собой ровный мокрый след.
А мне нет дела до ее рыданий. Нет, только не сейчас. Как могла она прикоснуться к тому, к чему не позволено прикасаться⁈ Ведь она разрушила то, что я так долго создавал! То, что должно было вывести меня на вершины успеха! То, что было почти закончено!
Я прикасался к тем обрывкам, что остались от портрета. Теперь они безжизненно висели на деревянной основе. Весь тот блеск, та гениальная красота и любовь, что я вложил, исчезли. Лежат под ногами жалкими клочьями. Мне хотелось выть от боли и ужаса перед тем, что сделала Оливия. Тем, что она оставила после себя. Какой болезненный урок! Какое кошмарное предательство.
— П-прости… Ариэн, прости! — Оливия рыдала, размазывая соленую влагу по щекам. — Я не хотела… Я думала, что ты поймешь, вернешься! Как же тяжело и одиноко без тебя… Ариэн… Ты же моя вторая часть, моя любовь, мое сердце…
Я чувствовал ее боль. Я чувствовал ее так ярко, будто свою собственную. Боль, непонимание, огорчение, обиду. На все унижения она ответила — как смогла. И даже просит прощения… На мгновение что-то шевельнулось внутри и тут же потухло. Ничего больше не имеет значения. Никакие слова, никакие обещания, никакие уговоры.
— Ты отвратительна… Как ты могла?.. Я тебе настолько неприятен, что ты решила поквитаться с тем, во что я вкладываю всего себя?
Оливия застонала.
— Нет, Ариэн, я не хотела! — шмыгнув носом, она вытерла слезы тыльной стороной ладони и попыталась подняться. Я чувствовал, что у нее кружится голова и ей тяжело стоять прямо, но не стал помогать. — Мне так… Мне так страшно, когда тебя нет рядом! Ты ускользаешь… Покидаешь меня!
— Ты мне больше не нужна, — сказал просто и безапелляционно. Будто разжалась пружина, ушло напряжение, и стало легче говорить и принимать решения. — Уходи, проклятая. Ты уничтожила мою любовь. Мою святыню.
— Твою любовь? Твою любовь, Ариэн? А как же наша любовь? Как же наши мечты о семье и детях, как же твои обещания? — в последний раз попыталась достучаться Оливия. Вразумить.
— Свадьбы не будет. Уходи. Я больше не хочу тебя здесь видеть.
— Ариэн…
— Уходи.
Я отвернулся. Смотрел на луну через чудовищные дыры в холсте. Я был свободен от всего — обязательств, необходимости зарабатывать деньги, заботиться о себе. Теперь моя главная и единственная цель — написать портрет богини, и после я смогу вернуть все, что потерял. Я слышал, как Оливия, непрочно стоящая на ногах, вышла из мастерской, держась за стену. Тихое цоканье каблучков по деревянному паркету сменилось шелестом гравия на уличной дорожке. И она ушла. Молчаливо и безропотно.
Было кое-что пострашнее ее ухода. Больше я не мог писать.
* * *
3356 год Друидского календаря. Асмариан. Осень
Танцуя, играя, обещая показать последние горящие краски жизни, наступала осень. Темные от густой тяжелой листвы леса, наконец, могли освободиться от летних оков, стать свободными, приобрести свой неповторимо-огненный цвет и вступить в общий праздник. Больше никто ничего не обещал — все высказанное весной и сотворенное летом, обретало завершенность осенью и оставалось только дождаться окончательного оформления. Увидеть плоды своих трудов в заревах осенних пожаров. Наблюдать, чувствовать и дышать легким воздухом, пропитанным этим фейерверком жизни и запастись впечатлениями на тягучую бело-серую пору.
Парки в Районе Правителей и Храмовом районе ежедневно очищались от листвы, чтобы жители могли свободно и чинно прогуливаться по скрипучим гравийным дорожкам, не опасаясь жалящих нежную кожу солнечных лучей. Но ускользающее тепло, крепчающие ветра и густые порции болотных испарений не доставляли дамам никакого удовольствия и заставляли их все чаще оставаться дома. Все реже по улицам бродили праздные прохожие. Везде поселилась Она — осень. Она посетила и меня…
В ту пору я размышлял так — мою первую, самую совершенную работу уничтожила та, которую я когда-то любил больше всего на свете. И я изгнал ее. Теперь ничто не разделяло меня и творчество. Я буду посвящать себя рисованию еще более рьяно. Я сам стану воплощенным творчеством.
Но ничто не помогало. Стоило мне подойти к мольберту или прикоснуться к кистям, как руки сводило судорогой, а тело лихорадило. Сперва я связал это с Оливией. И простил ее, как она того просила. Со всей искренностью, распахнув собственные мысли и чувства, я отпустил нанесенную богине и мне обиду. Да, я по-прежнему не желал ее видеть, но тогда еще тлела надежда, простив, вернуть радость и эйфорию. Не помогло. Да, стало чуть легче, но вдохновение не пришло.
Тогда, в дополнение к новым холстам, я заказал из Мирктара новые краски и пару стеклянных банок с леденцами. Я хотел, чтобы бабочки обитали в каждой комнате. С приходом осени их становилось все меньше, а может это я переловил всех, и приходилось искать дальше, почти у самого моста Эрги́йля [13: Мост Эрги́йля — большой подъемный мост, соединяющий Академию Друидов и Академический район города Асмариан. Эрги́йль — Друид, первый Смотрящий Академии Друидов]. Однако и эти попытки решить проблему были напрасны.