Однажды, накрыв ноги теплым пледом, я сидел в кресле у окна и смотрел на мирно парящие в воздухе золотые и багряные листья, находя их танец, хоть и хаотичным, но полным вечной гармонии природы. Никакие тревоги, страхи и сомнения не трогают природу. Только она истинна и абсолютна. Она была всегда — до нашего появления, будет и после того, как мы покинем эти пределы. Сменяя свои краски и сезоны, она жива вне зависимости от своих внешних проявлений. Двигаться и развиваться она может даже тогда, когда кажется нам замершей и мертвой. И после осенних празднований все замрет, но ненадолго, лишь до весны…
И тогда меня осенило! Боги, как мог я быть настолько слеп⁈
Сбросив на пол плед, я чуть не уронил банку с высохшими тельцами бабочек альфис. Напуганный слуга помог в прихожей надеть теплое осеннее пальто. Подгоняемый собственными мыслями, я выбежал на улицу. Теперь я точно знал, куда идти и где искать утешения. Там Она обитает. Там Она примет меня и откроет свою сущность. Там Она меня ждет!
В середине О́ттера [14: О́ттер — название месяца Друидского календаря, которое можно соотнести с «сентябрем» (мет.)] все жители традиционно готовились с размахом отметить один из двух самых главных друидских праздников — Сама́н Хима́т, День Упокоения богини. К этому времени все поля за городом уже были убраны, с болот еще не приходила страшная зимняя лихорадка, а каналы города лишь едва покрывались корочкой льда. Я бежал, с трудом разбирая дорогу, меня влекло вперед, как пса за хозяином. Мост Мысли и Моления [ 15: Мост Мысли и Моления — соединяет Храмовый район и Академический район] я пробежал, чуть не столкнувшись с огромной повозкой, груженой красными яблоками. Возничий что-то крикнул, но его голос потонул в шуме, которым наполнилась моя голова.
Прекрасный и величественный Храм Природы, укрытый осеннею листвой, пропитанный терпкими запахами, оглушил тишиной. В этом островке спокойствия только внутри меня бушевал неутолимый огонь. Он требовал ответов. Он хотел видеть незримое здесь и сейчас. Но молчаливая громада Храма не давала ответов просто так. Огромные псоглавые хранители богини Митары, стоявшие по бокам от нее и ее сестер, смотрели грозно и строго. В лапах они держали зажженные лампы и огонь освещал их пустые глазницы. Отдай.
И тогда, опустившись на колени перед алтарем, я начал молиться. Я молился так, как еще, наверное, никогда не молился. Я просил Ее помочь мне. Я говорил, что верую и люблю Богиню беззаветно и трепетно. Я умолял Ее вновь вложить в мои измученные руки кисти, позволить и дальше творить ради Ее радости, ради Ее славы. Слова лились быстро и искренне, сталкиваясь друг с другом, сплетаясь и образуя новые формы и сочетания. Я говорил, я молил от всего сердца, жарко выпрашивая Ее благословение.
— Ак на́бе сакш [16: Ак на́бе сакш — Сын мой (мет.)]… — что это, боги? Глас неба? Нет-нет, как бы прекрасен он ни был, я обязан, обязан продолжить молитву.
— … Митара, матерь всего сущего, блаженная повелительница и создательница, прекраснейшая из живущих… Терпящая нас, детей твоих, рабов твоих, червей твоих… Благая, любимая, радостная, великая, абсолютная…
— Сын мой… — оторвавшись от молитвы, я медленно и покорно повернул голову в сторону голоса. — Можешь быть уверен, Митара услышала тебя.
Нет, это не Она. Не Она заговорила со мной сейчас. Это всего лишь Тильгенмайер — Глава Круга. Он внимательно рассматривал меня, коленопреклоненного и будто ждал ответа. Резко поднявшись на затекшие во время молитвы ноги, и слегка пошатнувшись, я слабо улыбнулся старику и собрался идти восвояси. Зачем он появился⁈ Зачем прервал мою молитву⁈
— Ариэн… — раздалось вслед. Обычно насмешливые глаза Главы Круга выражали настороженность. — Раньше никто не замечал за тобой подобной набожности. Что-то случилось? Лиджи Авия Силента просила приглядеть за тобой. Она уверена, что ты свернул на кривую дорожку. Не потому ли ты замаливаешь свои грехи?
Обернувшись и улыбнувшись чуть сильнее, я ответил:
— Все в порядке, лиджев. Я верил всегда. Но теперь я чувствую в этом истинную потребность. Всего доброго, — за своей спиной я услышал тяжелый вздох старика. Да, он тоже ничего не понимает. И лишь прикрывается именем микарли. Опустив руку в карман штанов, я вдруг снова нащупал горсть песка. На этот раз она непривычно колола ладонь.
Домой я вернулся с разбитым сердцем и стеснением в груди. Несчастный старик спутал мои мысли и теперь я никак не мог нащупать их концов. Вокруг сновали радостные крестьяне и торговцы, довольные приближением праздника. Меня раздражала их радость. Как можно радоваться и веселиться, зная, что богиня покинет нас на долгие полгода⁈ Полгода, а я так и не успел нарисовать ее портрет… И я уползал в свою темную берлогу на отшибе Академического района, чтобы не видеть всего этого.
Руку я разжал только когда сам запер за собой входную дверь, прогнав грубым словом слугу. Я никак не мог вспомнить, откуда в карманах моих штанов берется речной песок, но теперь я увидел… Пыль, покрывшая всю мою ладонь, была потрясающего зеленого цвета. Она была изумрудной. Никогда раньше я не видел ничего более прекрасного и более насущного. Вот он — знак свыше. Вот оно — подтверждение моей избранности. Одобрение избранного мною пути. Она верит в меня! Ведь изумруд — это Ее камень!
Стараясь не дышать, чтобы не сдуть ненароком драгоценность, я собрал в ладонь всю изумрудную крошку, которую только смог вытащить из кармана, и бросился в мастерскую. Добавив ее в свои краски, я начал писать. Рука моя была тверда, а разум чист.
Тем же вечером я дал расчет всем слугам дома. Я больше не нуждался в их присутствии и помощи, ведь они могли украсть мою драгоценность! К тому же, мне совершенно нечем было им платить. Но они могли обратиться к отцу за деньгами, если сами того пожелают.
Заперев дверь на огромный замок, закрыв и плотно занавесив окна, я вновь размешивал краски с примесью божественной благодати, чувствуя легкую головную боль. На маленьком столике бились о стеклянные стенки священные бабочки.
Теперь все получится.
Сквозь раздражающе-огненную пелену осенних красок я видел зеленые сны. В них неизменно присутствовала Она, неповторимый образец Совершенства. Поначалу это были всего лишь смутные очертания женского силуэта, терявшегося на фоне окружающих цветок, бликов и зелени, далекого, но такого манящего и желанного. Легкое прозрачное платье и необычайно длинные чернильные волосы едва прикрывали Ее божественную наготу. И всегда, всегда Она стояла спиной, не оставляя ни единого шанса различить своего лица. Так и стояли мы на залитой полуденным солнцем поляне, я — позади Нее, в глупой надежде даже не на разговор, а хотя бы на взгляд, и Она прекрасная и недвижимая, как изваяние. Все сны я проводил в тщетных мысленных попытках приблизиться к Ней, потому что ноги отказывались повиноваться. У меня не получалось даже упасть и ползти в Ее сторону и это приводило в отчаяние.
Теперь я каждое утро просыпался в дурном настроении от невозможности достичь желаемого и снедаемый томлением после тяжелой работы вновь лечь спать. Ведь там оставалась Она, оставалась возможность видеть эту гордую прямую спину и до изнеможения умолять Ее повернуться или уже отпустить меня. Но стократ хуже было, если Она не являлась во сне. Тогда ночи проходили в горячечном метании по постели или в темном забытьи, будто и не существовало меня вовсе, будто тело мое давно умерло. В такие дни я не мог заставить себя прикоснуться к кистям и потому отправлялся в Храм. Да, я знал, кем Она была, и я молился в этом святом месте о том, чтобы Она вновь меня посетила. Иногда достаточно было одной лишь искренней молитвы, чтобы вернуть обратно Ее образ. Иной раз приходилось часами стоять перед алтарем, и так — день за днем. Часто, я находил новые кучки изумрудной пыли у себя в карманах и рассыпанные по всему дому, и знал, что Она не оставила меня.