Едва он вынес этот вердикт, как около него оказалась хмурая не по возрасту девушка, которая, наклонившись к уху главного тут офицера, что-то горячо стала излагать. Катериничев удивленно вскинул брови.
– Вот ведь как бывает, то ничегошеньки ничего, то вдруг – до фига. – Он посмотрел на Роста. – К нам кто-то подлетает, Гринев. Не знаешь, что бы это значило?
– Долетят, узнаем, – философски заметил Изыльметьев, и на том инструктаж закончился.
Прилетевший кораблик был из тех, с которого сняли верхнюю башенку с пушками. Но при этом он выглядел чуть более широким, чем обычно, из чего Ростик заключил, что котел в него вставили помощнее и, следовательно, скорость он способен развивать чуть ли не крейсерскую. И в посадке его на палубу корабля ему почудилось что-то знакомое, что-то очень уж лихое, словно бы вынырнувшее из прошлого. Поэтому он даже не удивился, когда из этого антиграва вышли Ким, Лада и… Он не ошибся, следом за ними, не очень твердо, опустив голову, может быть, оттого, что полет прошел для нее не слишком гладко, вышагивала Баяпошка.
Губиски уже принялись обихаживать антиграв, когда Ким доложил:
– Рост, мне приказали слетать сюда за тобой.
– Может, вы нам хоть что-нибудь расскажете из того, что происходит в городе? – ворчливо перебил его Катериничев. Может, ему стало обидно, что Ким проигнорировал его, фактического командира корабля и всего тут населения как людей, так и пурпурных.
– У меня приказ подхватить Гринева и сразу же назад, – отозвался непреклонный Ким.
– Может, вы хотя бы перекусите? – предложила Просинечка лукаво. – Заодно и расскажете.
– Перекусить можно, – отозвалась непривычно молчаливая Лада.
Ростик рассматривал всех ребят разом и чувствовал, что на настоящие новости здешним… орлам рассчитывать не приходится. Что-то там, на севере, произошло такое, о чем им не расскажут, но что потребовало присутствия его, Роста, и о чем распространяться не следовало.
Делать нечего, пошли в столовую, причем Лада, отдав приказ сменить загребного и заправить антиграв для скорого вылета, дипломатично отвлекла офицеров корабля и пилотов, которые к ним присоединились, повела впереди, рассказывая им что-то не слишком обязательное. Ким зашагал рядом с Ростом, причем с другой стороны к ним присоединилась Баяпошка.
Ким выглядел усталым и, что было еще большей редкостью, обескураженным. Но разговор он начал с другого:
– Чего он такой? – кивнув в спину Катериничеву.
– Им тут даже не сообщили, что мы с Евой и Гулливером сюда направляемся. Он решил, что о нем забыли, хотя по-прежнему думает, что самое главное творится именно тут, – пояснил Ростик.
– Главное… – Ким даже плечи опустил. – Главное вот что, Рост, когда ты ушел в этом своем… Гулливере, Зевс прекратил выдавать нам гигантов. Автоклава четыре уже отложил в подвале, но ни один почему-то не растет, только верхушки показались из литого камня.
– Может, рано еще? – Ростик подумал. – Что мы знаем о сроках, в какие он может создавать очередного гиганта? Или одновременное выхаживание сразу четырех… летунов требует большего перерыва?
– Откуда ты знаешь, что будут летуны? – спросил Ким, но таким тоном, что отвечать показалось необязательно.
– Дело не в сроках, – уронила Бояпошка, прерывая паузу. – Он не хочет отдавать этих зверей в неизвестные руки. Он, вероятно, способен работать только с тобой.
Тогда Ростик в нескольких словах объяснил им свою догадку о том, что для того, чтобы пилотировать гиганта любого происхождения и назначения, требуется какой-то особенный человек. Ким выслушал его хмуро.
– Час от часу не легче… Где же мы ему два-три десятка Гриневых отыщем?
Роста это немного удивило, но он спросил про другое:
– Кажется, ты еще что-то знаешь, но…
– Есть такое дело. – Ким вздохнул. – Зевс стал растворять корабли, которые стоят полуразобранными у Одессы. И теперь Казаринов боится, что он доберется до функциональных кораблей, которые он бережет пуще глаза. Он просил, даже заклинал тебя прибыть туда, чтобы ты как-нибудь остановил это… разрушение. Так он выразился.
– Этого нельзя допустить, нужно с Зевсом как-нибудь договориться, – добавила Баяпошка.
Но ее Ростик уже плохо услышал. В каком-то странном трансе, похожем на прорывы его обычного предвиденья и одновременно на отрешенное состояние, возникающее при медитации, он вдруг заявил: