Конечно, механически не следует прилагать эту схему ко всем случаям. Под влиянием различных конкретных обстоятельств у дорийцев иногда могла развиться демократия (например, в Аргосе, в Сиракузах), а у ионийцев — олигархия (на Самосе). В зоне колонизации и вовсе развитие приобретало своеобразный характер, исполненный чрезвычайной социальной напряженности и резких политических перемен (ср. историю тех же Сиракуз или Гераклеи Понтийской). Сказанное выше о природе различий между полисами демократическими и олигархическими имеет в виду, таким образом, принципиальную сторону, а не универсальное правило.
И последний вопрос —об относительной значимости названных главных разновидностей полисного строя, демократии и олигархии. Представляется несомненным, что демократия более соответствовала тому коллективистическому принципу, который был заложен в природе полиса как гражданской общины, и с этой точки зрения справедливо говорить о нормативном значении демократии, и прежде всего такого ее яркого примера, как афинская демократия, для мира греческих полисов.
Однако и здесь тоже необходима осторожность, и едва ли правильно было бы абсолютизировать только что высказанное положение. Ведь природа полиса не исчерпывалась общинно-коллективистическими принципами; в ней, в силу этнической и классовой ограниченности гражданского общества, заключено было и другое, прямо противоположное начало — сословно-элитарное, которому гораздо больше соответствовала олигархия. Если афинская демократия была тем реальным образцом, на который более или менее равнялось социально-политическое развитие массы по крайней мере экономически развитых полисов, то для состоятельно-аристократической верхушки греческого общества идеалом всегда оставалась спартанская олигархия. В этом плане можно было бы даже говорить о некой равновеликости двух главных видов полисного государства. Во всяком случае, к концу архаического времени демократические Афины и олигархическая Спарта представлялись в глазах греков двумя одинаково сильными и жизнеспособными политическими формами, — точно так же, как к исходу собственно классического периода, к рубежу V-IV вв. до н.э., одинаково ущербными и несостоятельными оказались и их крайние проявления — радикальная демократия в Афинах и кастовая олигархия в Спарте.
Приложение. ГРЕЧЕСКИЙ ПОЛИС В ОТРАЖЕНИИ ДРЕВНЕЙШИХ ЭПИГРАФИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ[394]
Естественным традиционным основанием для реконструкции важнейших этапов и явлений античной истории служит совокупная литературная традиция древних. В частности и для суждения о рождении и формировании греческого полиса главными опорами оказываются свидетельства древних историков, в первую очередь Геродота, дополняемые данными, почерпнутыми из эпической поэзии и архаической лирики, в особенности из творений Гомера и Гесиода, из стихотворных отрывков Архилоха, Тиртея и Солона, Алкея и Феогнида, Симонида Кеосского и др. Их сведения составляют и костяк и самую плоть архаической истории.
Однако нельзя сбрасывать со счетов и данных древнейшей эпиграфической, т. е. собственно документальной традиции, сколь бы скудна и фрагментарна она ни была. Можно думать, что ее осколки могут доставить полезные иллюстрации, дополнения и коррективы к богатому массиву литературной традиции. Это убеждение опирается на плодотворную работу с эпиграфическими документами, выполняемую на протяжении вот уже ряда поколений специалистами в эпиграфике — историками и филологами. На Западе, если ограничиваться примерами из последнего (прошлого) столетия, это такие известные ученые, как В. Диттенбергер, У. фон Виламовиц-Мёллендорф, В. Эренберг, Г. Уэйд-Джери, М.Тод, Л. Джеффери, А. Грэхем, Р. Мейггс и Д. Льюис, М.Гвардуччи и др. Среди отечественных ученых выделим С. Я. Лурье, В. П. Яйленко и Ю. Г. Виноградова, также внесших существенный вклад в эпиграфические исследования, связанные с проблемой становления классической цивилизации.
Наше собственное обращение к эпиграфическим материалам греческой архаики обусловлено как естественной исторической любознательностью, желанием, в дополнение к анализу литературной традиции, подробнее ознакомиться с данными традиции эпиграфической, так и убеждением, что в этой последней можно найти важные подтверждения тем общим идеям, которые были развиты нами ранее в специальной монографии, посвященной возникновению греческого полиса.[395] Мы пытались там обосновать правомерность взгляда — не столь уж оригинального и достаточно консервативного, высказанного ранее в полемике с адептами критического направления,[396] — что рождение греческого полиса, понимаемого как своеобразное единство города, государства и гражданской общины, относится к сравнительно раннему времени, приблизительно к рубежу IX-VIII, а не VIII-VII или даже VI-V вв. до н.э., как это упорно доказывается представителями исторической гиперкритики.[397]
394
Первоначально опубликовано в сб.: MNEMES CHARIN. К 100-летию со дня рождения профессора А.И.Доватура (Philologica classica, вып. 5). СПб., 1997. С.213-233.
396
Мы имеем в виду статью В. Эренберга, написанную им в порядке полемического отклика на работы Г. Берве, посвященные греческой аристократии времени поздней архаики и ранней классики. См.: Ehrenberg V When did the Polis Rise? // JHS. Vol.57. 1937 P. 147-159; ср.: Berve H. 1) Fürstliche Herren zur Zeit der Perserkriege // Die Antike. Bd. XII. 1936. S. 1-28; 2) Miltiades: Studien zur Geschichte des Mannes und seiner Zeit (Hermes-Einzelschriften, H. 2). Berlin, 1937.
397
Последняя дата, т. e. рубеж VI-V вв., предлагается Г.Берве в вышеназванных работах 1936-1937 гг.; в более раннем труде по греческой истории он указывал в этой связи на рубеж VII-VI вв. См.: Berve H. Griechische Geschichte. Bd. I. Freiburg im Breisgau, 1931. S. 134-178. Рубеж VIII-VII вв. обосновывается Ч. Г. Старром: Starr Ch. G. 1) The Origin of Greek Civilization, 1100-650 B.C. New York, 1961; 2) The Economic and Social Growth of Early Greece, 800-500 В. C. New York, 1977; 3) A History of the Ancient World. 3rd ed. New York; Oxford, 1983. P. 183-272.