Множественность и пестрота социальных градаций в гомеровском обществе не должны, однако, затемнять главных, отчетливо различаемых и не раз подчеркиваемых в эпосе классовых отличий. Это, во-первых, в среде свободных людей — противоположение аристократии и простого народа, демоса (см. в особенности в «Илиаде», в сцене испытания войска, II, 188 и 198: царь, знаменитый муж, и человек из народа, βασιλεύς καί έξοχος άνήρ, и δήμου άνηρ), противоположение, которое оттеняется характерной, весьма разработанной социально-этиче-ской терминологией, выдающей аристократическую ориентацию эпического поэта. Знатные для него —мужи хорошие (άγαύοί), лучшие (άριστηες), доблестные (έσΰλοί), герои (ήρωες) par excellence, тогда как простолюдины — мужи плохие (κακοί), худые (χέρηες) и т.п.[130] Во-вторых, не менее отчетливое и по крайней мере столь же важное противоположение свободных и рабов (ср. метафорическое противопоставление в Il., VI, 455 и 463: день свободы и день рабства, έλεύΰερον ήμαρ и δούλιον ήμαρ).[131] Эти две оппозиции не то что намечают, а отчетливо уже обозначают заглавные социальные водоразделы античного рабовладельческого общества.
Глубокому социальному расслоению гомеровского общества соответствуют и другие важные признаки далеко зашедшего разложения традиционного общинного строя. Перерождение затронуло самое организационную структуру древнего общества: при видимом сохранении общинных форм организации в лице, в частности, таких подразделений верхнего уровня, как фратрия и фила (Il., II, 362-366), бросается в глаза отсутствие рода — этой важнейшей низовой ячейки первобытного общества. Род у Гомера — понятие генеалогическое, а не структурное; в общественной жизни его место вполне заступила другая и более прогрессивная ячейка — индивидуальная семья и хозяйство, ойкос.[132] Соответственно и в сфере собственнических отношений общинное начало сохраняется лишь в качестве некоего суверенного и регулирующего навершия (изначальное распределение земли между соплеменниками—Od., VI, 10; контроль над землевладением и землепользованием implicite может подразумеваться в сцене Il., XII, 421-423; выделение из общественного фонда теменосов для знати —Il., VI, 194-195; IX, 576-580; XII, 313-314; XX, 184-186), между тем как в повседневной реальности утвердился частновладельческий принцип. Причем этот новый прогрессивный тип владельческого права проявляется в отношении не только рабов и прочей движимости, но и земли, что находит выражение и подтверждение в стихийно развивающемся движении земельной собственности (ср. появление «бесклерных» и «многоклерных» людей—Od., XI, 490, и XIV, 211).[133] Соответственно и в сфере высшей уголовной ответственности наряду и на смену кровнородственной поруке и мести отчетливо выступает новый принцип личной ответственности и штрафа (ср.: для кровной мести— Od., XXIII, 118-122; XXIV, 430-437; для штрафа —Il., IX, 632-636).
Принимая во внимание совокупность всех этих признаков, можно смело утверждать, что в плане социальном, по крайней мере к исходу периода, гомеровские греки явно находились уже на грани разрыва с традиционным общинным порядком и перехода на стадию цивилизации со всеми присущими ей элементами и качествами — хозяйством индивидуальной семьи, господством частновладельческого принципа и разделением общества по имущественной и правовой градации на более или менее четкие социальные группы.
Равным образом и в сфере политической, хотя до рождения правильного государства дело еще не дошло, о подлинном народоправстве первобытнообщинной поры говорить уже, конечно, не приходится.[134] Традиционная структура управления в лице известной триады народное собрание — совет старейшин — вождь сохраняется, но сохраняется, скорее, внешне, нежели по существу. Собрания общинников (воинов) созываются от случая к случаю по прихоти знатной верхушки, и служат эти сходки для обоснования и проведения мер, отвечающих интересам прежде всего самой знати. И это верно как для ахейского войска под Троей, так и для мирной Итаки — и там и здесь всем заправляют знатные патроны общины.
130
Невозможно согласиться с Ю. В. Андреевым, когда он, следуя примитивизирующей установке М. Финли, снижает качественную характеристику гомеровской аристократии, объявляя ее всего лишь «верхушечной частью демоса — прослойкой наиболее зажиточных крестьян», поскольку-де «с экономической точки зрения и аристократический ойкос, и семья рядового общинника— “мужа из народа”—были вполне однотипными образованиями» (Андреев Ю. В. Раннегреческий полис. С. 113, со ссылкой на М. Финли [Finley М. /. The World of Odysseus. Harmondsworth, 1962. P. 68]; то же и в недавней статье Андреева: К проблеме послемикенского регресса. С. 24). Между тем принципиальное отличие аристократического ойкоса от крестьянского хозяйства очевидно — и количественное, поскольку теменосы знати превосходили размеры обычных наделов общинников, и качественное, поскольку на первых, в отличие от вторых, широко использовался чужой труд — рабов н батраков. Впрочем, надо заметить, что последовательности в суждениях нет ни у Финли, ни у Андреева. Финли, подчеркивал отсутствие в гомеровском обществе строгих статусных категорий в духе позднего времени, признает все же фундаментальное различие аристократии и демоса — «the fundamental class-line between noble and non-noble is clear enough» (Finley М. I. Early Greece. P. 86). Андреев, объявляя гомеровскую аристократию всего лишь зажиточной частью крестьянства, в другой связи ярко и убедительно показывает изжитие древнего народоправства и абсолютное засилье знати в гомеровском обществе (см. ниже).
131
Нам важно отметить свойственное гомеровскому эпосу и, очевидно, не чуждое также и гомеровскому времени это принципиальное противопоставление, за которым угадывается известное развитие рабства. Определить точнее уровень этого развития — задача непростая. Однако показательно, что даже такой вдумчивый и осторожный исследователь, как Я. А. Ленцман, подчеркивая амальгамированный характер представленной у Гомера картины социальных отношений, допускал значительное распространение рабства к исходу Темных веков, оговаривал относительность патриархальных черт этого рабства и даже особо отмечал характерные ростки полярной идеологии, как собственников-рабовладельцев (представление о владении рабами как условии богатой и роскошной жизни —Od., XVII, 419-423 = XIX, 75-79), так и рабов (сентенции Одиссеева раба Эвмея —Od., XIV-XVII, passim) (см.: Ленцман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции С. 247-260, 268-277, 285-286).
132
Андреев Ю. В. 1) Раннегреческий полис. С. 74-78; 2) К проблеме послемикенского регресса. С. 24-25.
133
Свенцицкая И. С. Некоторые проблемы землевладения по «Илиаде» и «Одиссее» // ВДИ. 1976. № 1. С. 52-63; Андреев Ю. В. 1) К проблеме гомеровского землевладения // Социальная структура и политическая организация античного общества / Под ред. Э.Д. Фролова. Л., 1982. С. 10—31; 2) К. проблеме послемикенского регресса. С. 24-25; Пёльман Р. История античного коммунизма и социализма / Пер. с нем. под ред. М. И. Ростовцева (Общая история европейской культуры. Т II). СПб., 1910. С. 11—25; Finley M.I. Homer and Mycenae: Property and Tenure [1957] // Finley M. I. Economy and Society in Ancient Greece. New York, 1982. P. 213-232; Richter W. Die Landwirtschaft im homerischen Zeitalter (Archaeologia Homerica. Bd II. Kap.H). Göttingen, 1968.
134
Здесь снова мы в полной мере можем опереться на доскональное изучение вопроса у Ю. В. Андреева (см. его книгу: Раннегреческий полис. С. 92-110 [глава V— «Цари и народ. К вопросу о “военной демократии”»]).