Нетрудно, однако, убедиться, каким способом автор добивается нужного ему впечатления — односторонним подбором и тенденциозным перетолкованием исторических фактов. Показательно в этой связи и гиперкритическое отношение к античной традиции: то, что в ней не подходит к разрабатываемой схеме, отбрасывается как позднейшее измышление. Показательна, наконец, и манипуляция с обвинением в модернизаторстве — прием, который в последнее время широко используется такими защитниками сугубого своеобразия античности и противниками ее интерпретации в духе формационного учения, как М. Финли и Ч. Старр. На наш взгляд, предложенная Яйленко концепция — дань некритическому увлечению названным модным направлением. Мы позволим себе не согласиться с этой новейшей схемой и, не смущаясь возможными обвинениями в слепом следовании за античной традицией и в модернизаторстве, вернемся к рассмотрению так называемых «издержек становления полиса», т. е. той социальной напряженности, разрешавшейся вспышками сословной борьбы, которая, по нашему глубочайшему убеждению, составляла характерную черту, если угодно — суть общественной жизни греков в век архаики.
Итак, в какой-то момент архаической смуты недовольство народа стало выливаться в открытые формы. Трудно, однако, сказать, как сложилась бы судьба сельского демоса в Древней Греции и насколько успешно сумел бы он защитить свои права перед натиском всемогущих денег, долговой кабалы и произвола знати, если бы как раз в это время не пришла ему помощь со стороны. Дело в том, что одни и те же процессы вели и к расслоению сельской общины, к обогащению знати и разорению крестьянства, и к росту города, к формированию нового сословия горожан. Последнее непрерывно пополнялось благодаря притоку в город всех тех, кто надеялся разбогатеть, приспособившись к новым условиям жизни, обратившись к новым доходным занятиям — ремеслу и торговле. Насколько этот процесс был реальностью, в какой степени являвшимся в город новым людям удавалось там обосноваться и даже выдвинуться на первый план и с какой ревностью следила за этим старая знать, обо всем этом можно судить по следующим характерным, хотя, быть может, и несколько утрированным, сетованиям мегарского поэта-аристократа Феогнида (VI в. до н.э.):
Homines novi заставляли считаться с собою. Выходцы из сельской местности, эти изгои, утратившие связь с общиною, становясь богатыми и почтенными горожанами, заявляли претензии на уравнение в правах с аристократами, на доступ к политической власти. И делали они это с тем большей решительностью, что, как изгоев, знать их ни во что не ставила, тогда как сами они, по мере роста их богатства, склонны были держаться о себе все более высокого мнения. Что могло быть более естественным в этих условиях, чем блок между двумя утесненными в ту пору сословиями крестьян и горожан, которые равно были недовольны засилием знати?
Складывавшийся таким образом общий демократический фронт получал благодаря объединению сил большие шансы на победу. К тому же в его пользу действовали еще два очень важных обстоятельства. Во-первых, свершилась важная перемена в военном деле — возросла роль народного ополчения, фаланги тяжеловооруженных пехотинцев, гоплитов, без которых правящая знать с какого-то момента не могла уже более обходиться. Причина заключалась прежде всего в крайне осложнившейся политической обстановке. Ведь в ту пору, в условиях демографического взрыва и обострившейся вследствие этого борьбы за жизненное пространство, защита или тем более расширение пределов своего отечества стало делом гораздо более трудным, чем в прежние, гомеровские, патриархальные времена. При этом надо принять во внимание, что и для самих земледельцев — а они-то и составляли массу народа — полноценное участие в воинской службе стало, в сравнении с гомеровским временем, гораздо более реальным вследствие продолжающегося совершенствования и удешевления оружия. Из афинского постановления конца VI в. до н.э. о клерухах (военных колонистах) на Саламине известно, что военная экипировка, которую клерух должен был производить на свой счет, оценивалась в 30 драхм (ML, 14, стк. 8-10), т. е., как здесь справедливо было отмечено В. П. Яйленко, в сумму не столь уже высокую.[200] Это означает, что даже люди среднего достатка могли обзаводиться паноплией, т. е. полным набором как наступательного (меч, копье), так и защитного вооружения (щит, шлем, панцирь, поножи).
199
Более подробный разбор данных Феогнида, относящихся к сфере социальных отношений, см. в работе: Доватур А. И. Феогнид Мегарский// ВДИ. 1970. №2. С. 41-59.