Тираны архаической поры, как правило, были выдающимися личностями. Сказанное об иррационализме тирании относится к существеннейшему внутреннему импульсу, направлявшему волю тиранов к власти, к их стремлению оседлать общественное развитие и на волне популярного демократического движения достичь осуществления — за счет и во вред этому движению — сугубо личной, эгоистической цели. Однако это не исключало возможности проведения ими при случае некоторых важных преобразований, постольку, конечно, поскольку этим обеспечивалась популярность их правления (отдельные административные реформы, меры по благоустройству городов, оборудование гаваней, координация колонизационного движения и проч.). При этом и государственная политика тиранов, и их личное поведение не были лишены — и в этом надо видеть знамение времени — известного, так сказать, частного рационализма. Недаром и их тоже, а не одних только законодателей и реформаторов, традиция изображает как людей, исполненных не только страсти и воли, но и выдающегося ума. Периандр и Писистрат по совокупности своей деятельности относились — по крайней мере некоторыми авторами —к числу семи мудрецов (см. выше, гл. 4).
Примечательны также в этой связи исполненные расчета манипуляции Писистрата с религиозными святынями своего родного города. Мы имеем в виду известную историю с вторичным его приходом к власти при непосредственном будто бы участии богини Афины. Именно, по свидетельству древних авторов, Писистрат въехал в город, стоя на колеснице рядом с красивой, статной женщиной, наряженной наподобие богини Афины, что должно было изображать или символизировать—разница в данном случае невелика — прямое содействие божества происходящему (см.: Her, I, 60; Aristot. Ath. pol, 14, 4).[273]
Вместе с тем нельзя закрывать глаза на характерную личную направленность поступков тиранов. Отмеченная печатью сознательной воли и энергии, их деятельность направлялась прежде всего своекорыстным расчетом, а их политика была исполнена, по большому счету, эгоизма и произвола. Тирания архаической поры (как и вообще любая тирания) не была, как это доказывал в свое время С. Я. Лурье, видом демократической диктатуры, [274] а являлась всего лишь древним вариантом бонапартизма. Поэтому ни идеализировать, ни слишком подчеркивать значение этого явления не приходится. Показательно, наоборот, антидемократическое существо тирании (разоружение народа, политическое давление, фискальный гнет), равно как и то, что позитивный вклад тиранов в строение полисного государства, за немногими исключениями вроде Периандра, практически был ничтожен.
Из этого не следует, однако, что тирания вообще не имела никакого исторического значения. Отнюдь нет, только это значение реализовывалось на свой, весьма своеобразный лад. Будучи побочным продуктом распада древнего аристократического общества, тирания самым непосредственным образом содействовала крушению аристократии и этим, разумеется, подготовила торжество демократии. Более того, являя собой власть, стоящую выше сословных перегородок, она уже была, по меткому выражению Я. Буркхардта, «антиципированной, представленной одним человеком, демократией».[275] Так или иначе, посредством принудительной политической нивелировки она подготавливала общество к восприятию в будущем господства закона, и в ту же сторону вело осознание самим этим обществом, на опыте тирании, всей опасности личной спеси (υβρις), т. е. крайнего индивидуализма, сколь бы ни было естественным и закономерным развитие этого последнего в условиях кризиса патриархальных порядков и становления личности.
Можно сказать так, что тирания была необходимым этапом на пути к полису, особенно в плане преодоления сопротивления родовой знати, но что окончательное торжество полисных принципов стало возможным лишь по устранении этой тяжкой опеки, которую являли собой для общества охарактеризованные выше режимы личной власти. Как тирания сокрушила аристократию, так общество сокрушило тиранию, после чего рядом заключительных реформ были устранены реликты древнего порядка, приняты меры против опасного возвышения личности и достроены последние этажи полисного здания. В этом отношении особенно показательны были реформы в Афинах, осуществленные после свержения тирании Писистратидов Алкмеонидом Клисфеном (508/7 г. до н.э., главные источники — Her. V, 66-73; VI, 131; Aristot. Ath. pol., 20-22).[276]
273
Древние, а за ними и большинство новейших авторов видели в этой истории просто ловкую проделку расчетливого политика, спекулировавшего на религиозности народной массы. Иная трактовка предложена С. Я. Лурье, который усмотрел здесь случай религиозно-сценического действа, когда все знают, что роль бога исполняет человек, но это не мешает им воспринимать разыгрываемую сцену как действительное явление божества. См: Лурье С. Я. История Греции. 4.1. Л. 1940. С. 152.
274
Лурье С. Я. История Греции. 4.1. С. 110-117 — Хотя и с оговорками относительно отрицательных черт, порождаемых индивидуальными амбициями, как «положительное явление» и, более того, как «орудие демоса» характеризует старшую тиранию также и В. П. Яйленко. См. его статью: Архаическая Греция. С. 180-184.
276
См. также специальные исследования: Ehrenberg V. Neugründer des Staates. München, 1925. S. 55-102; Eliot C. W. J. 1) Coastal Demes of Attica. A Study of the Policy of Kleisthenes. Toronto, 1962; 2) Kleisthenes and the Creation of the Ten Phylai // Phoenix. Vol. XXII. 1968. № 1. P. 3-17; Lewis D. M. Cleisthenes and Attica // Historia. Bd XII. 1963. H. 1. P. 22-40; Leveque P., Vidal-Naquet P. Clisthène l’Athénien. Paris, 1964; McCargar D. J. 1) The Relative Date of Kleisthenes’ Legislation // Historia. Bd XXV 1976. H.4. P. 385-395; 2) New Evidence for the Kleisthenic Boule// CIPh. Vol. 71. 1976. №3. P. 248-252; Andrewes A. Kleisthenes’ Reform Bill// ClQu. N. S. Vol. XXVII. 1977 №2. P. 241-248. — В отечественной литературе: Лурье С. Я. Клисфен и Писистратиды // ВДИ. 1940. №2. С. 45-51; Строгецкий В. М. Клисфен и Алкмеониды// ВДИ. 1972. №2. С. 99-106; Карпюк С. Г Клисфеновские реформы и их роль в социально-политической борьбе в позднеархаических Афинах // ВДИ. 1986. №1. С. 17-35.