ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ИСКУССТВО МОРАЛИ
Глава V
Генетика, физиология и культуры
Сначала нужно сделать несколько замечаний относительно человеческой природы вообще. Считается, что основатели социологии полагали, что биология управляет физиологическими процессами и инстинктами, в то время как интеллект – свободный художник в области правил, норм и культур. Другими словами, культура представляет собою абсолютно чистую доску (tabula rasa), на которой каждое сообщество может написать все что угодно (14). Однако новая биология полагает, что человек рождается с определенными когнитивными структурами: точно также как человеческие языки могут быть бесконечно разнообразными, отражая общие лингвистические структуры коры головного мозга всех человеческих существ, так и различные человеческие культуры отражают общие социальные потребности определяемые биологией. Исходя из этого, способность передавать через поколения нормы поведения – известная физиологическая способность мозга (15).
Таким образом, общие для всех людей физиологические структуры мозга – это, выражаясь языком Аристотеля, некие потенции, которые через общение с подобными себе существами реализуются, раскрывая природу человека, только когда человек обучается говорить, следовать нормам общественного поведения и законам: “Кто живет вне государства тот существо недоразвитое” (16).
Так вот, что интересно, Фукуяма на основе этих утверждений новой биологии заявляет, что основатель американской культурной антропологии Франц Боас ошибался, когда говорил о том, что различия между человеческими группами – это продукты воспитания и культуры, а не следствие генетических различий, как это предполагали Гобино, Спенсер и многие другие; и что в действительности физиологическое и генетическое сходство людей ограничивает дифференциацию культур и область применения социальной инженерии, чего не понимали Джон Дьюи и бихевиористы. Кроме этого, он утверждает, что наблюдаемая у людей склонность к поддержанию родственных связей и образованию социальных групп определяется как генетически, так и посредством культурных механизмов, вследствие чего причинно-следственные связи переплетаются, затрудняя их обнаружение. В качестве примера биологически детерминированных социальных норм он приводит табу на инцест, что подтверждается его общностью для всех культур (17).
По моему мнению, все эти положения ошибочны и основываются либо на непонимании одних вещей, либо на смешивании других. Во-первых, совершенно неверно говорить, что физиологическая универсальность людей ограничивает потенциальное разнообразие культур: ведь Фукуяма сам говорит, что универсальность лингвистических структур не препятствует бесконечному разнообразию языков. Он смешивает две вещи: общую сущность (форму) и конкретные существующие виды. Например, существует общая сущность (форма или идея) предмета «стол», как вещи имеющей набор свойств, хотя столов может быть бесконечное множество. В языках сущность – передача информации, а в культурах – способность создавать и воспринимать общественные нормы. Сущность не может быть ни ограничена, ни расширена без того, чтобы перестать быть этой сущностью, а не стать чем-то иным, то есть другой сущностью. Во-вторых, возможности социальной инженерии ограничены не физиологической универсальностью людей, а скорее их эгоизмом – все попытки создать «нового человека» закончились полным провалом. В-третьих, я очень сомневаюсь, что какие-либо социальные нормы, включая запрет на инцест, детерминированы генетически – ведь его широкое распространение и универсальность могут иметь и другие причины, в частности, появление слабых детей. Соответственно, ссылки на переплетение и трудность выявления причинно-следственных связей – скорее отговорки.
Как бы то ни было, несомненно одно: божественное, идеалистическое и биологический способы происхождения морали неспособны внятно объяснить причины различия этических кодексов (религиозные догмы и заповеди абсолютны, а идеи универсальны); между тем, как эгоистическое начало, при наличии соответствующего метода, вполне способно это сделать.