Она шевельнулась, задумчиво поглядела на меня и сказала:
— Ну что ж, идемте к телефону?
Я привел ее в другой конец дома, отыскал нужную комнату (за стеной под гитару басом пел моряк) и распахнул белую дверь. На нас сразу пахнуло теплом и ароматом хорошо обжитого помещения.
Было почти светло. На ковре с огромными розами и раковинами лежал зеленый лунный квадрат, и на нем стояло старинное выгнутое кресло с фигурными подлокотниками, а дальше — диван с подушечками и пуфом.
— Ну вот и... — неловко сказал я.
Она странно взглянула на меня и решительно и как-то жестоко (не найду другого слова) перешагнула порог.
Я вынул ключ и запер комнату. Тут кто-то подошел и раздраженно застучал в соседнюю дверь.
— Люда! Да ее доха на вешалке, — сказал резкий мужской голос.
Вера тихонько хихикнула и схватила меня за палец. Я обнял ее и прижал к себе, и она потерлась щекой о мое плечо. Так мы стояли и слушали. «Ох и пьяная же я», — горячо шепнула она мне на ухо. За той дверью, где сидела Людка, осторожно звякнула пружина, и все замолкло. Мужчина постоял, обиженно хмыкнул и ушел. Тогда Вера стряхнула мою руку и строго спросила:
— Зачем вы заперли дверь? Сейчас же отоприте! Где телефон?
Я молчал. Она вдруг оттолкнула меня, прошла к дивану и села. Я хотел ей что-то сказать, но голос у меня переломился, и я понял: лучше мне уж помалкивать.
— Ну?! — Она подняла подушечку с фазаном, положила ее на колени и, глядя на меня, стала поглаживать, как кошку.
— Так где же ваш телефон?
Я молчал.
— Подойдите сюда, — приказала она вдруг.
Я подошел.
— Дверь-то хорошо заперта? — спросила она тихо и серьезно.
Дышать мне становилось все труднее и труднее, разбухшее сердце ухало уже в висках, и я глох от него.
— Ну садитесь же, садись же! — позвала она так же тихо и мучительно и протянула мне руку.
Очнулись мы уже днем, и это было, пожалуй, самое мерзкое пробуждение в моей жизни.
Гости давно уже разошлись, за стеной что-то громко рассказывал и смеялся моряк, а Люда отвечала: «Ну не дури же!» Потом она подошла и постучала ноготком в дверь: «Верочка?! Верочка, твоя шубка здесь, на скобке, я ненадолго уйду, — ты меня подожди, если что понадобится...» Но тут что-то сказал и снова засмеялся моряк, а Люда сердито оборвала: «Да перестань же!» — и они оба ушли.
Вера сидела на диване, подогнув под себя ноги, и закрывала лицо руками. Раньше она плакала и говорила: «Мама, мамочка, если бы ты знала, если бы ты только знала!» Еще раньше вдруг, среди совсем другого, странно спросила меня: «Это и называется сгореть?» — а теперь молчала.
Я слегка тронул ее за голое плечо.
— Уйди! — сказала она с тихой ненавистью.
На душе у меня было очень погано: так, наверно, себя чувствует «мокрушник» после первого дела, а мне еще надо было думать о ней — ей-то, конечно, приходилось хуже моего. Я положил ей руку на растрепанную русую голову, — она упрямо мотнула головой.
— Вера, — позвал я.
— Ах, оставь! — ответила она досадливо. — Ну, что тебе?
— Я люблю тебя, Вера, — уныло сказал я (это была неправда, никого я тогда не любил, ни себя, ни ее — никого, никого).
Она презрительно хмыкнула и приказала:
— Принеси мне шубку!
Я встал, для чего-то поднялся на цыпочки, осторожно отпер дверь, снял со скобки дошку, принес, положил ее на диван.
— Закрой ноги! — приказала она.
Я опустился прямо на разбросанные подушечки, осторожно закутал ее и сел рядом.
Так, молча, мы просидели еще десяток минут. Вдруг она, не отнимая рук от лица, спросила:
— Я у тебя первая?
Я кивнул головой, но она не видела и повторила:
— Первая?
— Да! — ответил я.
Тогда она открыла лицо и обидно сказала:
— Партнер!
— Что?! — спросил я ошалело.
Она, как бы оценивая, поглядела на меня, насмешливо покачала головой и приказала:
— Достань зеркало, буду одеваться.
— Ой, Верочка, я здесь ведь...
— Достань! — отрезала она и встала.
Я отпер дверь, снова запер ее и пошел прямо на кухню. Там сидела та же тихая старушка, что дала мне огурец, и снова пила чай с желтым сахаром.
— Нянюшка, — сказал я жалобно, — мне бы зеркало.
— А сейчас, батюшка, — охотно согласилась она, пошла за перегородку и вынесла оттуда большой треугольный осколок.
— Людочка просила подождать, она сейчас вернется.
Когда я возвратился, Вера в дохе, наброшенной на плечи, стояла у окна и смотрела на падающий снег.
Я поставил осколок на тумбочку и подпер его флаконом.