И все трое опять стоят и смотрят.
— Да-а! — Зигфрид вынимает портсигар, берет папиросу, угощает эсэсовца и протягивает мне. Я беру, пальцы у меня уже не дрожат.
— Просто смех! — говорит Зигфрид, косясь на мою руку, и с шиком подносит мне зажигалку. Зажигалка особого рода: нагая женщина из нержавеющей стали. Чтоб прикурить, надо нажать ей на голову, тогда она вскинет ногу и оттуда забьет синий огонь.
— Ой! Ну-ка покажите, — говорю я, и он протягивает мне зажигалку.
— Сейчас таких уже не делают. Это старая французская контрабанда.
— А вы понимаете, господа, что, в общем, это прескандальное дело! — вдруг взрывается Жослен. — Вот представьте себе — я просто принял это как попытку обыскать мой багаж и задержать моего секретаря. И скажу тебе просто, Рудольф, если бы не ты...
Зигфрид вдруг решительно подходит к столику.
— А ну, господа, разрешите, я сяду.
Он достает из кармана блокнот, что-то быстро пишет и протягивает эсэсовцу.
— Читайте! И сейчас же послать!
Эсэсовец читает и пожимает плечами.
— Что опять не так? — зло взглядывает на него Зигфрид.
— Да нет, так, но... не слишком ли уж? Ведь какой-то Габбе там у них действительно был.
— Ну и что?
— И потом, он заместитель Сулье, и его арест... — Он опять пожимает плечами. — Не знаю!
— Не знаете! — глаза у Рудольфа колючие и злые. — А вот вы слышали, что сказал господин Жослен? А? И он прав! Ей-богу, он прав! — эсэсовец пожимает плечами. Зигфрид поднимается из-за стола. — Все! Идите, гауптштурмфюрер! Ничего, неделю посидит, подумает! Идите!
Эсэсовец уходит.
— Вам не следует сердиться, — примирительно говорит мне Рудольф. — Этот Габбе — человек совершенно особого рода. — Он берет из моих рук зажигалку. — Нравится? Если бы мы встретились неделю назад, я бы мог ее подарить, а сейчас второй экземпляр у меня уже ушел... Да, совершенно особого рода! Мы охотились за ним год и уже набрели на его следы, как вдруг он исчез в Пруссию. И вдруг доктор доносит: «Габбе у нас». Какой Габбе — тот самый? «А вот приходите — посмотрите». Мы туда, а его уже нет, и тут получаем сведения из специальных каналов, что к этому самому Габбе приходило лицо Икс в форме майора. А за этим Иксом мы охотимся уже год, но даже фото его не имеем — такая это хитрая бестия. Ну и пошло... ничего, сейчас отсидит, дурак, с декаду — будет умнее.
— А до меня как вы добрались, господа хорошие? — спросил Жослен и наклонился, чтоб достать из-под дивана чемодан. — Что? Все агентура внешнего наблюдения или как ее у вас? — все она?
— Да... — заикнулся Рудольф.
Жослен открыл чемодан и вынул две бутылки рома.
— Ладно, не уточняю и не спрашиваю! Давайте пить! За что же? Ну только не за фюрера... ну его! Рудольф, предлагайте тост!
— Разрешите мне, — улыбнулся я. — Пью за то, господа, чтоб гестапо наконец поймало этого Габбе. Это я из чувства мести — знаете, как я перепугался?
— Представляю, — коротко хохотнул Рудольф. — Как все пугаются. Но вы молодец, я смотрел на вас. Так! Пьем за железный крюк для Габбе. Люблю я хорошие тосты, господа!»
«Жослен курил, а я стоял у окна и смотрел. Все время проплывали развалины, рыжие и черные ямины, выбитая и выжженная земля — эту часть пути непрестанно бомбили. За столом сидел Рудольф, бывший журналист, бывший коллега Жослена, теперешний эсэсовец и, кажется, еще военный следователь, и пил коньяк: это был здоровый красивый парень с точным, по ниточке, пробором, длинным лицом и пустыми глазами, — я его запомнил, такие скотские лица запоминаются на всю жизнь. Он пил по маленькой (и для нас стояли стопки) и спокойно говорил о том, что все сволочи, конъюнктурщики: когда Германии везло, все нейтралы трещали о силе германского меча, а теперь даже Швейцария и та то и дело требует занести в протокол какое-то свое особое мнение. Что-то не было у нее этого мнения в июле 1941 года.
Жослен наконец не выдержал:
— А вы бы что хотели? Чтоб мы тоже пошли ко дну вместе с вами? — огрызнулся он.
Я испугался, но Рудольф и бровью не повел.
— Типичный разговорчик всех пришей-пристегаев, — ответил он спокойно. — Ничего, ничего, господа, выиграет тот, у кого нервы крепче.
— Нет, — ответил Жослен, — сознаюсь, у меня нервы никуда. Я вот еду домой. Ну вас всех к дьяволу, господа! Я пробыл здесь всю войну, а под занавес пусть шлют другого. Мне все ясно и так. Ваша железная дева родила мышонка! Больше ждать нечего!
— Ну, что ж, — солидно пожал плечами Рудольф, — уходите! Правильно! Пусть посторонние убираются с арены. Финал будет ужасен. Фюрер пойдет на самые ответственные решения. Это теперь ясно!