Таким образом, по Хайеку, коллективные проекты нужно свести к минимуму, чтобы устранить опасность порабощения индивидуума, его желаний и ценностей. При плановой системе неизбежно возникнут проблема шкалы ценностей и вопрос о том, кто будет эти ценности ранжировать. При капиталистической системе свободного рынка такие решения принимает не государство и не правящая группа от лица всех людей; напротив, «коллективная деятельность ограничивается… сферой действия общей цели. Часто случается, что общая цель не является собственно целью деятельности индивида, а представляет собой средство, которое разными индивидами используется для достижения разных целей»[167].
Для Хайека «вовсе не источник власти, а её ограничение является надёжным средством от произвола»[168]. Иными словами, общий демократический контроль, на который полагался Мизес, не предотвращает злоупотребления принудительной властью[169]. Привлекательность социализма Хайек считал опасной. Социализм, по мнению Хайека, был противоположностью свободы, но его ошибочно отождествляли со свободой и равенством, поскольку он отвечал оптимистическому взгляду на социальный, технологический и экономический прогресс. Хайек считал такой утопический взгляд на предназначение социализма опасным заблуждением: «Что же касается свободы, то основатели социализма высказывались о ней совершенно недвусмысленно. Корнем всех зол общества XIX столетия они считали свободу мысли. А предтеча нынешних адептов планирования Сен-Симон предсказывал, что с теми, кто не будет повиноваться указаниям предусмотренных его теорией плановых советов, станут обходиться «как со скотом»»[170]. Социалисты, считал Хайек, присвоили термин «свобода» и использовали его для обозначения того, что на самом деле было экспроприацией богатства: «Тем более жестокой будет трагедия, если окажется, что обещанный нам Путь к Свободе есть в действительности Столбовая Дорога к Рабству. Именно обещание свободы не даёт увидеть непримиримого противоречия между фундаментальными принципами социализма и либерализма. Именно оно заставляет все большее число либералов переходить на стезю социализма и нередко позволяет социалистам присваивать себе само название старой партии свободы. В результате большая часть интеллигенции приняла социализм, так как увидела в нём продолжение либеральной традиции. Сама мысль о том, что социализм ведёт к несвободе, кажется им поэтому абсурдной»[171]. Поэтому для Хайека предусматриваемое Поппером воссоединение социализма и либерализма было принципиально неприемлемым, поскольку социалисты пренебрегали личностью. Конечные цели социалистического общества можно реализовать только в ущерб потребностям и желаниям отдельного человека, а для либералов отдельный человек был неприкосновенной святыней[172]. Две позиции находились в непримиримом конфликте. По убеждению Хайека, социализм был порождением коллективизма.
Для Хайека коллективизм, как бюрократизм для Мизеса и платоновский или гегелевский историцизм для Поппера, был сопряжён с моральной проблемой, проблемой «конца истины». Все индивидуальные стремления и действия должны быть подчинены высшей общественной цели, провозглашённой коллективистским государством: «Осуждение любой деятельности, не имеющей очевидной практической цели, соответствует самому духу тоталитаризма. Наука для науки или искусство для искусства равно ненавистны нацистам, нашим интеллектуалам-социалистам и коммунистам. Основанием для всякой деятельности должна быть осознанная социальная цель»[173]. Реальность теряет свою эмпирическую основу и становится чем-то таким, что официально устанавливается и определяется власть имущими в соответствии с их социальными планами — их монополией на истину. Интеллектуальную свободу недопустимо подрывать и разрушать хотя бы потому, что, как саркастически заметил Хайек, люди в большинстве своём «не способны мыслить самостоятельно»[174].
В этот период своей деятельности Хайек пытался также сформулировать альтернативу характерной для XIX в. расплывчатой экономической теории laissez faire. Стремление преодолеть ограниченность теории laissez faire и вместе с тем что-то противопоставить новым формам интервенционизма, которым были привержены английские новые либералы эдвардианской эпохи[175], а также «либерализму» Рузвельта и Нового курса, составляет отличительную черту исследований ранних неолибералов. Этими вопросами занимались немецкие неолибералы Вальтер Ойкен и Франц Бём (а также Вильгельм Рёпке и Александр Рюстов, который в числе первых предложил сам термин «неолиберальный»; эта группа была известна под названием ордолибералов, и речь о ней пойдёт в следующей главе), Генри Саймонс и Фрэнк Найт в Чикагском университете (тоже персонажи следующей главы), Хайек, Поппер и Роббинс в Лондонской школе экономике в 1930–1940-е годы[176]. По мысли Хайека, несогласие с социалистическим и коллективистским планированием не следует путать с «догматической приверженностью принципу laissez faire»[177]. Государство необходимо для того, чтобы гарантировать условия свободной конкуренции. Вместе с тем Хайек, как и Мизес, подчёркивал, что рынок — это саморегулирующийся организм. Ценовой механизм организует свободных индивидов в функциональную систему, управляемую спросом и предложением. Это избавляет от необходимости прибегать к принуждению, которое подразумевается планированием: «Именно таким механизмом является в условиях конкуренции система цен, и никакой другой механизм не может его заменить. Наблюдая движение сравнительно небольшого количества цен, как наблюдает инженер движение стрелок приборов, предприниматель получает возможность согласовывать свои действия с действиями других людей. Существенно, что эта функция системы цен реализуется только в условиях конкуренции, т.е. лишь в том случае, если отдельный предприниматель должен учитывать движение цен, но не может его контролировать»[178]. Тем не менее, как и Поппер, Хайек считал, что преимущества конкуренции можно дополнить определёнными правилами и ограничениями, например, в области охраны здоровья и безопасности, и даже такими мерами, которые приводят к конкретным социальным последствиям.
169
В некоторых работах Мизес различал государство как аппарат сдерживания и принуждения (включающий в себя суды, полицию, тюрьмы и вооружённые силы), обслуживающий правительство, и собственно правительство (правда, чаще всего использовал эти термины как синонимы). При этом функцию ограничения власти силового государственного аппарата (который он обозначал термином «аппарат сдерживания и принуждения»), по мысли Мизеса, выполняют как раз законы, т.е. наборы правил, ограничивающие полномочия должностных лиц по применению силы к гражданам, а вообще говоря, все «современные политические и юридические институты». Вот несколько цитат из его работ разного времени (курсив везде добавлен) :
170
Ibid., 24 [Там же. С. 49]. О «сен-симонизме» см.: F. A. Hayek,
172
На протяжении всей книги автор последовательно представляет интеллектуальные позиции как предмет иррациональной веры, а не как плод тщательных эпистемологических, методологических и теоретических рассуждений, а также анализа социальных последствий реализации того или иного принципа. Между тем, например, традиция обоснования принципа методологического индивидуализма (в противовес методологическому холизму) насчитывает уже более 100 лет, начиная с И. Шумпетера, предложившего этот термин в 1908 г., и М. Вебера, в 1920-х годах рекомендовавшего придерживаться этого методологического принципа в социальных науках. Более того, под другими именами методологический спор между индивидуализмом и коллективизмом восходит к «спору о методах», развернувшемуся между основателем австрийской школы и представителями немецкой исторической школы в политэкономии в 1880–1890-х годах. См. также прим. нас. 76, 77, 99. —
175
Эдвардианская эпоха, или Эдвардианский период, в истории Соединённого Королевства — период правления короля Эдуарда VII с 1901 по 1910 г., в который также иногда включают и несколько лет после его смерти, предшествовавшие началу Первой мировой войны. Две наиболее известные работы новых либералов того времени переведены на русский язык:
176
Информативное исследование об ордолибералах: R. Ptak, «Neo-liberalism in Germany: Revisiting the Ordoliberal Foundations of the Social Market Economy», in Mirowski and Plehwe,