Конечно, обстрел из онагров не мог нанести существенного ущерба многотысячному войску, он больше давил на психику, когда же через час непрерывной бомбардировки камнями вновь применили зажигательные снаряды, воины не выдержали и, бросив строй, побежали вдоль крутого берега подальше от огня, мешая и сталкивая друг друга. Часть из них бросилась в самые дебри прибрежного леса, пытаясь уйти от преследующих их русичей. Русское войско, стоявшее за валом до бегства противника, перешло в наступление, вступило в схватку с оставшимися на поле рыцарскими дружинами, не впавшими в панику и оставшимися в строю. Новгородцы на ушкуях пошли вдогонку за бежавшими воинами, по-видимому, ополченцами, не пытавшимися хоть как-то защититься, обстреливали их стрелами, пока оставшиеся в живых не рассеялись по лесу.
В Киеве долго не задержались, в тот же день, после встречи с князем, принявшего Варяжко прохладно — не соизволил даже выйти к воротам, как весь народ, да и на слова признательности оказался скуп, — выступили обратно. Последовали вдогонку за той частью неприятельского войска, что отделилась от основной массы и пошла по Днепру вверх, к Любечу. Пришли к нему через три дня, но врага здесь не застали — он направился дальше, оставив от крепости лишь пепелище. Нагнали под Радомлей — главном городе радимичей, корабли неприятеля уже частью свернули к нему на речку Радучу, но при виде приближающихся новгородских ушкуев развернулись и пошли навстречу. Командовавший ими рыцарь оказался не робкого десятка — примерно при равном или даже большем у соперника количестве судов и воинов не побоялся пойти на него в атаку.
Бой выдался упорным, Варяжко, кроме азарта, даже испытывал от него удовольствие — в отличие в прошлого сражения под Киевом, где противник не оказал какого-либо серьезного сопротивления. На этот раз выпал соперник, практически равный ему по силам и умениям, оба избрали наступательную тактику с активным маневрированием и слаженным взаимодействием судов. Закрутилась карусель с групповыми и отдельными схватками, обходными маневрами и уходами из-под удара. Главное оружие новгородцев — онагры с зажигательными снарядами, — сейчас оказалось бесполезным, расчеты не могли попасть в верткую цель, лишь впустую потратили заряды. Ручные гранаты также не особо помогли — после удачного их применения в начале боя противник быстро освоил полученный урок и больше не подпускал ушкуи на близкое расстояние, обстреливал их издали.
Битва длилась более трех часов, когда постепенно стали сказываться усталость воинов, а также численный перевес новгородцев. Тевтоны, а именно они противостояли русскому войску, уже не успевали уходить из-под атаки ушкуев и тогда пошла в ход ручная артиллерия — один за другим дромоны неприятеля загорались и теряли ход, пока их экипажи пытались сбить огонь. Уже запылала треть из них и вражеский командующий дал команду остальным судам отступать, притом отходили они организованно, оставив два десятка в заслоне. Продержались недолго, меньше, чем полчаса, но позволили основному составу оторваться на безопасную от огня онагров дистанцию. Варяжко невольно проникся уважением к воинам, с отчаянной храбростью вступившим в последний бой, в какой-то мере пожалел тех из них, кто выжил и бросился в воду из горящих судов — не стал добивать их, отдал приказ ушкуям идти вдогонку за удаляющимся флотом.
Гнали врага до самой Двины, еще не раз тот при приближении новгородских судов оставлял часть своих на заклание, в конце от начального состава осталась едва ли треть. Остановились у волока к Ловати, после дневного отдыха пошли в родную сторону. Варяжко посчитал, что с оставшимися на русских землях вражескими отрядами князь справится сам, основную силу коалиции уже выбили, причем с весомой помощью новгородского войска. Его потери против начального расчета — Варяжко реально предполагал не менее трети, — оказались намного меньше, почти вдвое. Больше всего они составили в поволжских полках — осталось в строю меньше половины воинов, их князь ставил на самые опасные участки. Зарекся отдавать впредь своих людей Владимиру, даже пришла мысль — тот специально подставлял новгородцев под удар, а собственное войско берег за их спинами.
Победное возвращение войска на Новгородской земле не праздновали — мол, вернулись живыми и здоровыми — хвала богам, а что до ратных свершений — то старшим мужам судить, а простому люду вовсе ни к чему. Варяжко не удивлялся такому спокойному, даже равнодушному отношению к бедам и нуждам людей другого рода, а тем более племени. За своих не пожалеют и жизни, а чужим ломаного гроша не подадут — вот такой его народ, с чем он давно смирился, но самому стать таким не позволяла совесть, а также данное ему в этом мире предназначение. Неспроста ему выпала участь прожить вторую жизнь именно здесь, кто-то ровно два десятка лет назад привел его сюда, в Новгород, Не давал ему покоя, заставлял вмешиваться в судьбы других людей и всего народа, но при том не ломал его, он поступал по своей морали и воззрениям. Подобные думы заняли Варяжко, когда выдалось свободное время после возвращения в Новгород и выпавших в связи с ним хлопот.