Лишь после повторной грамоты Варяжко князь остановился в продолжении войны со своим народом, пошел с ним на примирение. Объявил о прощении восставших против его власти людей, пообещал разобраться с поборами, виновными в них мздоимцами и казнокрадами, присвоивших часть народного добра. Перетряс местные управы, вновь назначенные княжеские наместники принялись ретиво избавляться от провинившихся мужей, отдавали их на принародный суд. Когда же отменили излишне начисленные подати, люди постепенно угомонились, хотя кое-кто пытался и дальше их будоражить, призывая выйти из-под руки центральной власти. С такими подстрекателями занялась особая служба, которую Мстислав создал по совету новгородского правителя — тот даже послал своих людей в помощь.
На самой Новгородской земле последний год тысячелетия проходил без таких треволнений, разве что два раза с Поморья пытались пройти шальные банды — обычно они обходили стороной, знали, что мимо стражи на границе не пройти. На новых землях обживались поселенцы, их понемногу становилось все больше, появились и на самом севере — беломорском побережье. Из казны оплачивали все расходы на них — от найма или выкупа до строительства жилья и обзаведение хозяйством. Для охраны поселений ставили заставы, патрулировали дозоры, но все же случались нападения — шалил кто-то из местных племен. В основном с ними удавалось сговориться, обходились миром — с той же торговлей, размежеванием земли, взаимной помощью при нужде. Нападали чаще изгнанные из своих родов отщепенцы — они сколачивали шайки и промышляли разбоем, — иногда и группы охотников из враждующих между собой племен.
Сложнее обстояло с Беломорьем — на западном побережье столкнулись с племенами карелов, с ними сладить мирно, как с вепсами и чудью заволочской, не удалось. Более многочисленные и воинственные, они враждебно отнеслись к появившимся на их землях русских селениям. После нескольких стычек с карелами закрепились на правобережье Онеги, поставили здесь крепости и заставы, но дальше на север, вглубь территории врага, не пошли. Собственно говоря, основную задачу беломорская экспедиция выполнила — весь путь от Ладоги до моря теперь проходил по своей земле, так что Новгород получил выход в Северную Европу — в ту же Скандинавию или Англию. Пробиваться к Варяжскому (Балтийскому) морю и воевать с поморскими племенами Варяжко все еще считал разорительным, хотя и полагал — сил для того у Новгорода достаточно.
Зимой, уже в наступившем 1000 году, на Варяжко напала хворь. Прежде практически ничем серьезным не болел, если не считать ранения, да и то поправлялся на удивление быстро. Сейчас же после небольшой простуды пошло осложнение — кашель не проходил, напротив, усилился, даже стал задыхаться от него. Появились боли в груди и общая слабость, поднялся жар — заподозрил острый бронхит и особо не обеспокоился. Но лечение травами, медом, горячей баней и другими известными ему средствами не помогло — день ото дня становилось все хуже. Варяжко слег и не вставал с постели, разве что по нужде и то через силу, у него пропал аппетит, заставлял себя хоть что-то поесть. Как-то увидел свое отражение в зеркале и вздрогнул от неожиданности — не узнал себя в истощенном и измученном муже, смотревшим на него глубоко впавшими глазами и выглядевшим намного старше его сорока лет.
Невольно приходили мысли о смерти — неужели она уже пришла за ним? Но ведь он в самом расцвете сил и возможностей — чувствовал себя до сих пор прекрасно, набрался опыта и житейской мудрости, казалось бы — век у него еще долгий, может быть, на сотню лет. И вот такой — неожиданный для него, — поворот судьбы, ничем не предвещаемый! Понятно было бы в сече или от тяжкой раны, но помирать вот так — из-за какой-то простуды, — не мог принять ни умом, ни сердцем. Только что-то внутри подсказывало Варяжко — все происходит неспроста, по-видимому, тот, кто вел его прежде, устроил ему испытание, только зачем и что от него нужно — о том не знал и даже не догадывался. Прошел месяц, второй, телесные муки становились уже непереносимыми, уходил от них в забытье. В сером тумане видел лица тех, кто был ему дорог и ушел из жизни, они молча смотрели на него, как бы давали понять — ждут его.