Как, например, сейчас со мной.
К тому же, когда я вернулась с Игр, мать совершила один чудесный и очень разумный поступок. На станции поезда, после того, как я и Питер закончили обниматься с родными и близкими, репортёрам было разрешено задавать вопросы. Кто-то спросил мою мать, как она относится к моему новому парню, она ответила, что несмотря на то, что Пит — просто идеал молодого человека, её дочь ещё слишком молода для подобных отношений. И бросила многозначительный взгляд на Пита. Было много смеха и комметариев типа: «Ого, у кого-то, похоже, неприятности!». Пит воспользовался моментом, отпустил мою руку и шагнул в сторону. Долго это, конечно, не продлилось, ведь мы должны были продолжать ломать комедию, но это происшествие дало нам повод вести себя сдержаннее, чем в Капитолии. Может, этим же можно было оправдать и то, что я редко появлялась на людях в компании Пита после того, как уехали репортёры?
Я иду наверх, в ванную, где меня уже дожидается исходящая паром ванна. Мать бросила в воду немного сухих цветов, и в воздухе стоит тонкий аромат. Никто из нас пока не привык к такой роскоши: повернул кран — и вот тебе сколько угодно горячей воды. В нашем старом доме в Шлаке у нас была только холодная вода, которую приходилось нагревать на огне.
Я раздеваюсь и погружаюсь в воду. Она кажется шелковистой — мать добавила ещё и какого-то масла. Пытаюсь собраться с мыслями.
Самый главный вопрос: кому довериться? Если вообще довериться кому-нибудь. Не матери и не Прим, само собой, они с ума сойдут от беспокойства. Не Гейлу, даже если бы мне удалось перемолвиться с ним словечком. Да и чем он может помочь? Если бы удалось увидеться с ним наедине, может, мне удалось бы уговорить его бежать из дистрикта. Он, конечно, прекрасно выжил бы в лесу, но ведь он не один, у него на руках семья, и он её ни за что не покинет. Меня тоже. Когда я вернусь из Тура, мне придётся объяснить ему, почему наши воскресенья теперь навсегда останутся в прошлом, но сейчас я не в состоянии размышлять об этом. Мне бы следующий ход продумать. К тому же, Гейл и без того уже так зол на Капитолийские власти, что иногда мне кажется, он готов поднять свой небольшой, приватный мятеж. Не хватало мне ещё подтолкнуть его к этому. Нет, никому, кто остаётся дома, в Дистрикте 12, я не смогу ничего рассказать.
Всё же есть три человека, кому я могу довериться. Первый — Цинна, мой главный стилист. Вот только одно соображение: Цинна, может, уже в зоне риска, а я хочу затянуть его в трясину бед ещё глубже. Второй — Питер, мой партнёр по предстоящему очковтирательству, но как мне приступить к этакой беседе? «Эй, Пит, помнишь, я предупреждала, что вся моя любовь к тебе — сплошная игра на публику? Так вот, забудь, что за чепуху я там тебе несла, мне очень надо, чтобы ты из кожи вон лез, показывая, что влюблён в меня по уши, не то Гейлу конец!» Ну не могу я так. Да Питер и без того будет выкладываться по полной, независимо, знает он что-то или нет. Тогда остаётся третий — Хеймитч, вечно пьяный, угрюмый, хлебом-не-корми-дай-обругать Хеймитч, которого я только что выкупала в ушате ледяной воды. Когда он был моим наставником на Играх, в его обязанности входило делать всё, чтобы сохранить мне жизнь. Буду надеяться, он всё ещё считается моим наставником...
Я ещё глубже соскальзываю в воду, так, что все звуки вокруг затихают. Вот если бы ванна была такой большой, чтобы в ней можно было плавать! В жаркие летние воскресенья мы с отцом уходили в лес, и там я плавала вволю. Те дни были как праздник. Мы уходили спозаранку и забирались глубоко в чащу, к маленькому озеру — отец как-то набрёл на него во время охоты. Я даже не помню, как научилась плавать, отец учил, когда я была ещё совсем крохой. Помню только, как ныряла, кувыркалась и плескалась в воде; как ноги по щиколотку утопали в придонном иле; как пахли цветы и травы. Так же, как и сейчас, я покачивалась на спине, глаза — в голубое небо, уши в воду — и шум леса вокруг стихал. Отец охотился на птиц, гнездившихся по берегам, я воровала их яйца, и мы оба выкапывали на мелководье корни кэтнисса, стрелолиста — растения, давшего мне имя. Вечером, когда мы возвращались домой, мама притворялась, что не узнаёт меня — такая я была отмытая и чистенькая. Потом она готовила шикарный ужин из жареной утки с корнями кэтнисса в густом соусе на гарнир.
Я никогда не водила Гейла к этому озеру. А могла бы. Путь туда неблизкий, но зато водяной дичи столько и её так легко добывать, что трофеи с успехом возместили бы потерю времени в дороге. Однако я, собственно, ни с кем не хотела делить этот уголок, он принадлежал только мне и моему отцу. Возвратившись с Игр, я пару раз ходила туда — всё равно целыми днями нечего было делать. Плавать — это, конечно, здорово, но по большей части эти прогулки нагоняли на меня тоску: озерко сейчас — точно такое же, что и пять лет назад, тогда как во мне самой и в моей жизни всё необратимо изменилось...
Ну вот, даже под водой я слышу, что поднялась суматоха: автомобили гудят клаксонами, кто-то кого-то приветствует, хлопают двери... Это значит, что свита прибыла. Едва успеваю вытереться и натянуть халат, как моя команда гримёров дружно заваливает в ванную. Личное пространство? Да кого оно волнует! Когда речь о моём теле, между этими тремя личностями и мной нет секретов.
— Кэтнисс, твои брови! — в ужасе вопит Вения. Даже несмотря на собравшиеся над моей головой грозовые тучи, я едва удерживаюсь от смеха. Её волосы, цвета морской волны, загелированы так, что торчат гвоздями во все стороны, завитки золотистой татуировки, которые раньше ограничивались только лбом, теперь залезли и под глаза, и всё это вместе так и кричит, что она потрясена моим жутким видом.
Октавия успокаивающе похлопывает Вению по спинке. Роскошные формы Октавии выглядят ещё пышнее рядом с костлявой фигурой Вении.
— Ну-ну, успокойся. Тебе здесь работы на пять минут. А вот что мне делать с этими ногтями? — Она хватает мои пальцы и распяливает их между своми бледно-зелёными ладонями. Хотя вообще-то на этот раз цвет её кожи напоминает скорее свежеотросшую сосновую хвою, а не зелёный горошек — дань капризной и изменчивой капитолийской моде, само собой. — Кэтнисс, ты совсем лишила меня рабочего материала! — хнычет она.
Что правда, то правда — за последние пару месяцев я напрочь сгрызла себе ногти. Собиралась начать борьбу с вредной привычкой, но так и не нашла достаточно веской причины, чтобы напрягаться.
— Прошу прощения, — бормочу я. Действительно, проблемам моей команды стилистов я особого внимания не уделяла.
Флавий теребит мои мокрые, спутанные пряди и укоризненно качает головой, отчего его оранжевые кудряшки мелко трясутся.
— Ты мне скажи — кто-нибудь пытался что-то делать с твоими волосами после нас? — строго спрашивает он. — Помнишь, мы настоятельно просили не трогать твою голову?
— Да! — выпаливаю я, стремясь показать, как высоко ценю свою команду. — То есть, нет, никто ничего не делал! Я помню ваши указания. — Ничего я не помню. Просто волосы занимали мои мысли в последнюю очередь. С тех пор, как вернулась домой, я их просто заплетала в косу — вот и всё.
Мои заверения, похоже, успокаивают их, все кидаются ко мне с поцелуями, потом усаживают меня на стул в моей комнате и, как обычно, принимаются безостановочно болтать о всяком-разном. Никого не волнует, слушаю ли я. Они работают — Вения приводит в порядок мои брови, Октавия наращивает мне фальшивые ногти, а Флавий втирает гель в волосы — и заодно посвящают меня в радости и огорчения столицы: да какие это были потрясные Игры, да какая теперь скучища смертная, да как все ждут — не дождутся, когда мы с Питом прибудем в Капитолий в конце Тура Победы. А потом, вскоре после завершения торжеств, Капитолий начнёт основательную подготовку к Юбилейным играм.
— Ну разве это не замечательно?
— Ты такая счастливица!
— Подумать только: ты всего год как победитель, а будешь наставником на Триумфальных играх!
Они щебечут, перебивая друг друга, и их восторги сливаются в моих ушах в сплошной гул.