— Ну что ж, многое становится ясным, — говорит Бити. Я бросаю взгляд на Пита и не могу удержаться, чтобы не прыснуть, потому что ничего не становится ясным — никому, кроме Бити.
В этот момент до наших ушей доносится постепенно набирающий силу щёлкающий звук. Он приходит из сектора, смежного с нашим. Значит, пробило одиннадцать. Щёлканье гораздо громче в джунглях, чем на берегу, где мы слышали его накануне. Мы сосредоточенно прислушиваемся.
— На машины не похоже, — решительно говорит Бити.
— Я думаю, это какие-то насекомые, — соглашаюсь я. — Жуки какие-нибудь.
— Что-то с клешнями, — добавляет Дельф.
Звук нарастает, словно наши тихие разговоры подсказали ему, что здесь есть чем поживиться. Что бы там ни щёлкало, уверена, что ему ничего не стоит в несколько секунд снять всё мясо с наших косточек.
— Нужно убираться отсюда по-добру по-здорову, — говорит Джоанна. — До светопреставления остаётся меньше часа.
Однако далеко мы не отходим. Всего лишь до такого же точно дерева в секторе кровавого дождя. Мы устраиваем что-то вроде пикника: рассаживаемся, угощаемся тем, что добыли в джунглях и ждём удара молнии, означающего, что наступил полдень. Когда щёлканье начинает стихать, Бити просит меня забраться повыше в крону. Оттуда я вижу, как ударяет молния, ослепительная даже в ярких лучах солнца. Всё «наше» дерево охвачено ярким бело-голубым свечением, заставляющим окружающий воздух трещать электрическими разрядами. Я соскальзываю вниз и рассказываю Бити о своих наблюдениях. Бити, кажется, доволен, хотя мой доклад не отличается особой научностью.
Мы кружным путём возвращаемся на берег десятичасового сектора. Песок, гладкий и мокрый, как будто вылизан недавней волной. Всю вторую половину дня Бити занимается своим проводом, а мы по большей части бьём баклуши. Поскольку это его оружие, а мы, все остальные, должны всецело полагаться на то, что он владеет им в совершенстве, то у всех возникает забавное чувство, будто нас пораньше отпустили из школы.
Поначалу мы все по очереди подрёмываем в тени крайнего ряда деревьев, но ближе к вечеру все возбуждены и не находят себе места. Мы решаем, что раз нам больше не придётся лакомиться морской живностью, то надо напоследок устроить себе праздник живота. Под умелым руководством Дельфа мы ловим трезубцем рыбу и собираем моллюсков, даже ныряем за устрицами. Это занятие нравится мне больше всего, и не потому, что я большая любительница устриц. Я ела их всего один раз, в Капитолии, и не в восторге от этих сгустков соплей. Просто в глубине, под водой, так здорово, так волшебно-красиво, как будто находишься в другом мире. Вода кристально прозрачна, в ней носятся стайки яркоокрашенных рыбок, а песчаное дно всё усеяно диковинными морскими цветами.
Джоанна стоит на часах, а мы — Дельф, Пит и я — чистим и сортируем свою добычу. Пит как раз ухитрился открыть устрицу и издаёт лёгкий смешок:
— Эй, вы только гляньте! — Он показывает нам прекрасную сияющую жемчужину размером с горошину. — Ты знаешь, — с совершенно серьёзной миной обращается он к Дельфу, — если на уголь как следует надавить, он превращается в жемчуг!
— Не мели ерунды, — пренебрежительно бросает Дельф. А я сгибаюсь пополам от смеха, вспомнив как эту самую ерудну молола Эффи Бряк, представляя нас капитолийской публике в прошлом году, когда нас ещё никто не знал. Дескать, мы — это уголь, под бременем нашего тяжкого бытия ставший жемчугом. Красота, выросшая из страдания.
Питер промывает жемчужину в воде и преподносит мне: «Это тебе». Я держу её на раскрытой ладони и любуюсь радужными переливами, которыми она играет в солнечных лучах. Конечно, я принимаю подарок. Недолгие оставшиеся часы моей жизни она будет со мной. Последний подарок Пита. Единственный, который я могу принять без возражений. Может, она придаст мне сил в самый решающий момент...
— Спасибо, — говорю я, зажимая жемчужину в кулаке. Я твёрдо смотрю в синие глаза человека, который отныне будет моим главным противником, человека, который будет спасать мою жизнь любой ценой. И мысленно я обещаю себе, что из его планов ничего не выйдет.
Веселье исчезает из этих глаз, и они так пристально смотрят в мои собственные, как будто хотят проникнуть в самую потаённую глубь моих мыслей.
— Медальон не подействовал? — спрашивает Питер, хотя Дельф сидит тут же, рядом. И весь Панем может слышать его слова. — Кэтнисс?
— Подействовал, — роняю я.
— Но не так, как мне бы хотелось, — говорит он, отводя взгляд. После этого единственное, что удостаивается его внимания — это устрицы.
И как раз перед тем, как мы собираемся приняться за еду, появляется парашют с двумя добавлениями к нашему меню: горшочек с пряным острым соусом и ещё одна порция булочек из Дистрикта 3. Дельф, само собой, немедленно пересчитывает их.
— Их опять двадцать четыре, — говорит он.
Итого тридцать две булочки. Каждый из нас берёт себе по пяти штук, семь в остатке. Их никогда не разделишь поровну. Это хлеб только на одного.
Солоноватая рыба, сочные моллюски... Даже устрицы, политые соусом, кажутся не такими противными. Мы налопываемся так, что никто уже не в состоянии проглотить ни кусочка, и всё равно у нас ещё остаётся порядочно еды. Долго она не протянет, так что мы бросаем всё несъеденное обратно в озеро, чтобы не досталось профи — ведь мы скоро отсюда уйдём. О рассыпанных повсюду створках раковин ни у кого не болит голова — их всё равно смоет волной.
Больше нечего делать, кроме как ждать. Я и Пит сидим у линии прибоя, рука в руке, и молчим. Вчера вечером он сказал всё, что намеревался сказать, но это никак не изменило моего настроя. И ничто из того, что могла бы сказать ему я, не повлияет на его решение. Время многозначительных подарков миновало.
Однако переливчатая жемчужина, завёрнутая вместе с желобком и мазью в накрепко привязанный к поясу серебряный парашютик, останется здесь, со мной. Надеюсь, она когда-нибудь попадёт в Двенадцатый дистрикт.
Я думаю, мама и Прим догадаются вернуть её Питу, прежде чем похоронят меня.
26.
Звучит гимн, но сегодня на небе нет ничьих лиц. Публика заволнуется, публике захочется крови. Однако, похоже, Битина западня вызывает неподдельный интерес, раз даже распорядители Игр не вмешались со своими штучками-дрючками. Им, наверно, тоже любопытно узнать, что же из этого выйдет.
Когда по нашему совместному мнению — моему и Дельфа — время подходит к девяти часам, мы покидаем наш усыпанный створками раковин лагерь, переходим на берег двенадцатичасового сектора и при молочном свете луны не торопясь понимаемся к «нашему» дереву. Идти труднее, чем утром — из-за тяжести в туго набитых животах одышка даёт себя знать раньше, чем положено. Начинаю раскаиваться, что пожадничала и съела лишнюю дюжину устриц.
Бити просит Дельфа помочь ему, остальные стоят на страже. Бити отматывает проволоку метр за метром, пока ещё не закрепляя её на дереве. Он велит Дельфу плотно обмотать ею какую-то палку и кладёт её на землю. Потом они становятся по обе стороны от дерева, и передают катушку друг другу, круг за кругом обвивая ствол. Поначалу кажется, что они делают это наобум, но потом в лунном свете я вижу, что провод на той стороне, где Бити, образует причудливый узор, похожий на лабиринт. Интересно, это действительно имеет значение — как расположен провод, или Бити только хочет вызвать дополнительный интерес зрителей. Бьюсь об заклад на что угодно, что большинство из них разбирается в электричестве как свинья в апельсинах, то есть примерно так же, как и я.
Работа по закреплению провода на стволе закончена, как раз когда мы слышим рёв волны. Мне так и не удалось точно высчитать, когда именно в промежутке между десятью и одиннадцатью она возникает. Ведь она сначала должна набраться, вздыбиться, потом идёт сама волна, потом наступает время последствий прилива. Судя по небу, это происходит что-то около половины одиннадцатого.