«Когда он [магнетизируемый субъект] возвращается в естественное состояние, он начисто забывает все свои ощущения и мысли, которые были у него в состоянии сомнамбулизма; эти два состояния настолько чужды друг другу, как если бы сомнамбула и бодрствующий человек были двумя различными существами»{379}.
Хотя магнетизеров удивляло различие между этими двумя состояниями, они тем не менее догадывались о том, что бессознательное иногда может оказывать воздействие на сознание. Так, у Делёза, несмотря на то что он придерживался взглядов, которые показались бы нам сегодня устаревшими, мы находим интересное описание бессознательного при сомнамбулическом состоянии: «Он воспринимает магнетический флюид. Он видит или скорее ощущает внутренности своего тела, равно как и других людей, однако, как правило, он замечает в нем лишь те части, которые находятся в каком-либо необычном состоянии и нарушают гармонию. Он восстанавливает в памяти те события, которые остаются забытыми в состоянии бодрствования. У него бывают предвидения и предчувствия, которые порой оказываются ошибочными и относятся лишь к ограниченному кругу явлений. Он выражает свои мысли с удивительной легкостью. Он не лишен тщеславия. Под вдумчивым руководством он в течение некоторого времени быстро совершенствуется, но если им плохо руководят, он теряется»{380}.
В описаниях сомнамбулизма, данных магнетизерами, со всей очевидностью обнаруживаются факты, которые мы считаем ныне характерными для бессознательного. Впрочем, внимательные наблюдатели понимали, что сомнамбулизм не может творить чудеса, он всего лишь оживляет следы воспоминаний. Так, Делёз заметил, что один крестьянин, говоривший только на местном диалекте, иногда — в состоянии сомнамбулизма — мог говорить на хорошем французском языке, который он, возможно, когда-то слышал, но никогда не мог говорить, например, по-ирокезски. Подобно Фрейду, говорившему, что ничто не теряется в бессознательном, Делёз утверждал, что «все впечатления, которые мы получаем в течение жизни, оставляют следы в нашем мозгу. Эти следы незаметны, и мы не подозреваем о них, потому что этому мешают новые впечатления, однако они существуют, и нередко забытое всплывает в нашей памяти, если какое-нибудь непредвиденное обстоятельство возбуждает наше воображение»{381}.
На протяжении всего XIX века вплоть до опытов с гипнозом, проводимых Нансийской школой, вновь и вновь повторяется эта мысль о полном разрыве между сознанием и бессознательным. Как писал Бараньон, «забывание всего того, что произошло во время магнетического сна, — неизменный его результат, без которого магнетический сон вообще невозможен»{382}.
Даже во время продолжительных сеансов, когда пациент, погруженный в сомнамбулический сон, многие часы подряд ведет себя столь же «адаптированно», как и в состоянии бодрствования, по пробуждении он все равно не помнит, что делал во время сна. Уже Пюисегюр по нескольку дней подряд держал некоторых своих пациентов в состоянии сомнамбулизма, чтобы узнать, что же, собственно, при этом происходит. Приведем здесь более позднее наблюдение Жане в связи с такими длительными опытами:
«Однажды около двух часов пополудни я погрузил Леони в сон; она уже находилась в течение некоторого времени в сомнамбулическом состоянии, когда я получил письмо от доктора Жибера, который сообщал, что не может ко мне приехать, и просил привезти Леони к нему. Не выводя Леони из состояния сомнамбулизма, я показал ей это письмо и предложил прямо так сразу со мной и поехать. „Конечно, охотно, — отвечала она, — но мне нужно сначала пойти переодеться, не хотите же вы, чтобы я прямо в таком виде и поехала“. И она пошла переодеваться. Затем я усадил ее в экипаж, и она обрадовалась этому, как ребенок. Она оставалась в сомнамбулическом состоянии весь этот вечер, была очень оживлена и весела, охотно участвовала во всех опытах, которые нам нужно было провести, а в перерывах болтала обо всем на свете. Лишь около полуночи я отвез ее к ней домой и там полностью разбудил ее на том же самом месте, где я погрузил ее в сон в два часа дня. После весьма оживленного сеанса она проснулась тихая и спокойная, убежденная в том, что она весь день провела дома и только что заснула. Она была, однако, поражена, заметив перемену в одежде, и мне пришлось снова усыпить ее и внушить, что ей нечего беспокоиться об этой несообразности»{383}.