Другой парадокс состоит в том, что, даже несмотря на собственную принадлежность «Я» — по самому его определению, — оно в огромной степени расширено за счет социальных взаимодействий и, безусловно, может эволюционировать уже в социальном контексте. Первыми на это указали Ник Хамфри и Хорас Барлоу на конференции, которую организовали Брайан Джоузефсон и я в 1979 году.
Позвольте мне развить эту мысль. Наш мозг в целом представляет собой моделирующее устройство, необходимо создавать рабочие виртуальные имитации реального мира, в соответствии с которыми мы можем действовать. Внутри имитаций нам также нужно создавать модели разума других людей, поскольку мы, будучи приматами, чрезвычайно социальные существа. (Это положение называется «теория другого разума».) Надо делать это таким образом, чтобы иметь возможность предвидеть их поведение. Например, вам нужно понять, был ли укол зонтиком чьим‑то злым умыслом, а значит, он может повториться, или это была случайность — тогда инцидент исчерпан. Более того, чтобы эта внутренняя имитация была законченной, она должна содержать не только модели разума других людей, но также и модель саму по себе, то есть ее постоянные атрибуты — что она может и не может делать. Вполне вероятно, что одна из этих способностей моделирования эволюционировала первой, а затем подготовила почву для второй. Или — как это часто происходит в эволюции — обе способности развивались совместно, обогащая друг друга, достигая вершины самосознания, которое характеризует Homo sapiens.
На самом рудиментарном уровне мы уже видим наличие этого взаимодействия «Я» и «других» всякий раз, когда новорожденный младенец имитирует поведение взрослых. Высуньте язык перед новорожденным ребенком, и он высунет язык вам в ответ, трогательным образом размывая границы (условные барьеры) между «Я» и другими. Чтобы сделать это, он должен создать внутреннюю модель вашего действия, а затем «разыграть» ее в своем собственном мозгу. Удивительная способность, учитывая, что младенец даже не может видеть свой собственный язык, а значит, должен искать соответствие зрительному образу в ощущении его положения в пространстве. Мы знаем, что этот процесс производится специальной группой нейронов в лобных долях, называемых зеркальными нейронами. Я предполагаю, что эти нейроны хотя бы частично вовлечены в формирование «материального воплощения» самосознания, а также нашей способности «сопереживать» другим. Неудивительно, что дети, страдающие аутизмом (которые, по моим предположениям, имеют дефектную систему зеркальных нейронов), неспособны воссоздавать «теорию другого разума», не могут сопереживать другим, а также участвовать в самостимуляции, чтобы усилить свое восприятие собственного «Я», воплощенного в теле. Было бы интересно посмотреть, сможет ли аутичный ребенок (диагностированный в раннем возрасте) подражать взрослому, высовывающему язык, как это делают нормальные дети.
Без «теории другого разума» организм (или личность) был бы также неспособен краснеть (внешнее проявление смущения). (Как говорят: «Только люди способны краснеть — или должны бы…») Румянец стыда — это увлекательная тема, которая чрезвычайно интриговала Дарвина. Поскольку он является «непроизвольно выкинутым флагом» нарушения социальных запретов, это свойство могло эволюционировать как «маркер» или показатель надежности. Когда женщина краснеет перед своим любовником, она, по существу, говорит ему: «Я не могу обманывать тебя и изменять тебе, иначе краска стыда выдаст меня — мне можно верить, поэтому ты можешь доверить мне свои гены». Если это правда, можно ожидать, что аутичные дети не способны краснеть.
Помимо своего очевидного участия в сострадании, «чтении мыслей» и эволюции языка (см. гл. 4) зеркальные нейроны могут также играть непосредственную роль в возникновении другой важной способности нашего разума — так называемом обучении с помощью копирования, а следовательно, в распространении культуры. Белым медведям потребовались миллионы лет естественного отбора, чтобы получить свою шубу, а человеческий детеныш может приобрести навыки по ее изготовлению, просто наблюдая за тем, как его родители убивают медведя и снимают с него шкуру.
Как только система зеркальных нейронов стала достаточно сложной, эта замечательная способность — копирование и подражание — освободила человека от пут эволюции, основанной только на генетическом отборе, и позволила ему сделать быстрый переход к ламаркианской[65] эволюции. Как было сказано в главе 2, результат не заставил себя ждать, а распространение культурных инноваций, произошедших 50–75 тысяч лет назад, привело к так называемому великому скачку вперед который проявился в сравнительно внезапном рассеивании таких «случайных» культурных новшеств, как огонь, сложносоставные орудия, искусство, строительство жилища и т. д. Считается, что орангутанг, один из самых крупных приматов, обнаруживает способность подражать сложным навыкам: часто наблюдая за смотрителем, он подбирает клочки шерсти или даже может грести на каноэ по реке. Если наши сородичи вымрут, то он вполне сможет унаследовать землю.
65