Заговорщиков погубили их собственное легкомыслие, самоуверенность и болтливость, а также энергия и предусмотрительность Цицерона. Первым успехом Цицерона было то, что, опираясь на полученные им сведения, он сумел вынудить Катилину к полупризнанию и заставить его открыто присоединиться к повстанцам в Этрурии. Ему удалось затем предотвратить покушение на его, Цицерона, жизнь и добыть, опираясь на полученные от сената экстраординарные полномочия, убедительные, хотя и не несомненные, доказательства существования заговора в Риме и после отъезда Катилины.
На основании этих доказательств сенат, не имея формально на то права, уполномочил консула покончить с заговорщиками до суда и без суда, чем, конечно, дал в будущем сильнейшее оружие в руки тех, кто пожелал бы использовать этот печальный факт для борьбы с сенатом и одним из сильнейших и талантливейших защитников Помпея и его политики — Цицероном. Для понимания настроения, царившего в Риме в эту печальную осень, надо принять во внимание, что все этапы этого дела проходили при почти полной гласности. Дело это дебатировалось неоднократно, и в сенате, и на форуме. В промежутках же между этими дебатами Рим полон был тревожными и зловещими слухами.
После уничтожения заговорщиков в Риме и мер, принятых Цицероном в Италии, разбить плохо организованную силу Гая Манлия и Катилины в Италии особого труда не представляло. В завязавшейся краткой вооруженной борьбе Катилина погиб.
В этой тяжелой атмосфере, насыщенной заговорами, политической интригой и все новыми и новыми осложнениями, предстояло Помпею, по возвращении в Италию, проводить свою политику компромисса и легальной диктатуры. Условия для этого были теперь куда сложнее, чем до отправления Помпея на Восток. Демократическая партия организовалась и стояла во всеоружии, ожидая противника. Появились у нее и признанные вожди, сумевшие обеспечить себе за это время популярность и широкие связи. Красс, с его почтенным военным прошлым и колоссальным богатством, и Цезарь, открыто показавший свое политическое лицо и демонстративно указавший на свои связи с Марием и его программой, были такими противниками, каких у Помпея до его восточной экспедиции не было.
Конечно, Помпею открыт был путь Суллы: откровенная военная диктатура, для осуществления которой у него были и колоссальные материальные средства, и преданное ему войско, ждавшее от него наделов и только что получившее от него колоссальные суммы. Но идти по этому пути шло вразрез с политическим идеалом Помпея, все еще уверенного в том, что ему удастся объединить всех около себя и создать то, что впоследствии, в измененном виде, и при измененной обстановке, удалось осуществить Августу: добровольно признанную власть одного на фоне сохраненной во всех основах римской конституции, без перехода всецело на сторону одной из борющихся партий. Коренная ошибка Помпея, не повторенная Августом, заключалась, однако, в одном: он мечтал укрепить свой принципат на своей личности и заслугах, не опираясь на вооруженную силу. Это было, конечно, немыслимо, особенно теперь, когда на его пути стоял такой гениальный противник, как Цезарь, и когда Италия, хотя и пережившая немало ужасов, все-таки несколько отдохнула.
Переоценил Помпей и свое личное обаяние. Прошлое его слишком тесно связано было с именем Суллы, настоящее же не давало ему никаких прав на общее признание: не было того ореола носителя мира для измученного, разоренного и павшего духом мира, которым облекла победа над Антонием героя последнего акта великой мировой трагедии Августа.
После шестилетнего отсутствия Помпей вновь появился в Италии в декабре 62 года. По прибытии в Италию, к удивленно всех и к радости многих, он распустил свое войско, связав себя по отношению к нему рядом обещаний. Связан он был и всем тем, что он сделал на Востоке и что должно было быть утверждено в Риме.
В Риме его ждали сложные и запутанные отношения. Сенат относился к нему холодно и враждебно. Помпей слишком далеко пошел в уступках демократам и слишком многих обидел из тех, кто был более близок сенату, чем он. Перспектива получить нового Суллу, сверх всего, не улыбалась даже сенату.
Еще менее своим был он, старый сулланец, для бывших мари-анцев; они не забыли гибели многих и многих своих близких. Но лидеры их готовы были на соглашательство. У них не было ни войска, ни ветеранов: за Помпеем стояли ветераны Суллы, не ждавшие ничего доброго от марианцев, авторов недавнего земельного закона. В руках его были и только что распущенные им его собственные солдаты, ждавшие от него всего и мало надеявшиеся на кого-либо другого. Но поддерживать Помпея даром не входило в расчеты ни Цезаря, ни Красса, ни остальных марианцев. Do, ut des[114] — таков был их принцип. От ловкости обеих договаривающихся сторон зависело теперь, как каждая из них использует уступки другой и кто, в конце концов, окажется сильнейшим.