От вокзала долго ехали на такси, сначала через центр, застроенный кубическими домами времен первой пятилетки, потом по старым деревянным окраинам и по новым с высокими, украшенными керамикой зданиями, далее через сосновый бор и наконец по красивому шоссе над привольной Обью.
Валентин не отрывался от стекла.
— Неплохой город, — заметил он. — Жить можно. А ты что молчишь, Сережа? Волнуешься?
— А ты нет?
Сергей и сам волновался, конечно.
Опять, как на Ветрострое, — привезли зачетную книжку, прочли, законспектировали, сдали двадцать тысяч страниц, но неизвестно, которую нужно было учить наизусть. И не найдется ли здесь Данилушкин, знающий именно эту страницу, не будет ли он посмеиваться над неопытностью ученого инженера?
Валентин, пожал руку другу.
— Ничего, Сережка, главное, что мы вместе. Отобьемся!
Машина свернула на боковую аллею. В конце ее стояли ворота, а над ними на проволочной сетке были прикреплены золотые буквы: два Н, два И и два Э — Новосибирский научно-исследовательский институт экспериментальной энергетики.
В конце 50-х годов, когда в Сибири шло небывалое строительство, был заложен Новосибирский городок науки. Неподалеку от него разместился и Энергетический институт. Он был выстроен совсем недавно по последнему слову техники. Здесь все было сделано для того, чтобы ученые могли работать, не отвлекаясь на мелочи, — житейские и деловые. Двухкомнатная квартирка Новиковых, которая скромно называлась общежитием, напоминала роскошный гостиничный номер. Правда, мебели было немного — письменный стол, кровать, кресла, шкаф для одежды, тумбочка для бумаг. А все остальное — кухню, буфет, библиотеку, сундуки — заменяла полированная дверца внутренней почты. Стоило только позвонить по телефону, и через несколько минут слышалось постукивание конвейера, дверцы распахивались, и жильцы снимали с подноса обед, чай, бутерброды, книги из библиотеки или приборы с лабораторного склада. Тем же путем отправлялись назад прочитанные книги, грязные тарелки, белье в прачечную, письма на почту. «Волшебной лампой Аладина» называл Валентин лакированные дверцы. В первые вечера — что греха таить! — друзья сидели и придумывали: что бы такое пожелать еще? И с радостным удивлением обнаруживали, что каждое желание исполняется.
Такая же внутренняя почта обслуживала и великолепные лаборатории: просторные, светлые, с раздвижными перегородками. Здесь каждый опыт можно было ставить щедро. Не институтом, а исследовательским заводом был Новосибирский энергетический институт. Каждый проект, каждая идея проверялись на громадных моделях. Но люди были избавлены от кропотливой работы в мастерских. Модели по чертежам изготовлялись автоматическими станками, а ход испытания записывался автоматическими приборами. Автоматические вычислительные машины по записям производили расчеты, печатали таблицы... А человеку оставалось только сделать выводы.
К этому конвейеру изобретений и были приставлены рядовыми инженерами Валентин и Сергей.
Они работали в среднем звене — на испытаниях моделей.
Кто-то другой конструировал детали, кто-то изготовлял модели в цехах читающих машин и доставлял их в лаборатории. В одной из лабораторий Сергей ведал малой аэродинамической трубой. Получив деталь, он, записывал ее номер, а вынув из аэродинамической трубы, проверял показания приборов — правдоподобны ли цифры — и отсылал деталь еще кому-то, кто продолжал испытания и решал наконец: годится модель или надо ее заменить. Примерно то же самое делал Валентин в лаборатории грозозащиты. К нему поступали изоляторы, предохранители, громоотводы. Начатие кнопки — ослепительная вспышка искусственной молнии, грохот, запах озона и опаленной пыли. Затем Валентин поднимал на лоб темные очки и писал заключение: «Деталь выдержала (или не выдержала) такое-то напряжение». И еще кто-то, читая заключение Валентина, решал: годится деталь или надо ее заменить.
Практика на Ветрострое немного обескуражила Новиковых. В Новосибирск они ехали с трепетом, заранее готовились к срывам. Но войти в дело оказалось нетрудно. Через час друзья уже знали, что от них требуется, через день трудились с полной отдачей. Видимо, институт лучше подготовил их к кабинетной деятельности, чем к работе с людьми.
Или жизненная практика всегда сложнее теории?