Задумчиво глянув на злые лица жителей, Шоу немного поколебался, но всё-таки осторожно спросил:
— А что будет с посёлком теперь?
— Когда они увидят истребителей, они всё поймут и пойдут с нами, — как можно более сдержанно отозвался Ланакэн. Риул помялся, однако тихонько задал тревожащий его вопрос:
— Но ведь всё основано, насколько я разобрался, на приказе Сиото? А… Если они не придут?.. Если Косимон ошибся, например?
— Тогда, — герцог несколько вздохов стоял, созерцая колосья перед собой стеклянными глазами, но всё-таки решил договорить: — Тогда, я надеюсь, Ратиаса устроит моя смерть вместо его. Это слишком жестокое преступление с моей стороны по отношению к ним. Я тоже владею «Вежливостью Старейшин». Именно на тот случай, если слова избранного мною князя лживы и подведут под гибель представителей моего народа. Я не смогу и… не должен жить после такого, Шоу! Надеюсь, Тауши осознает на тот момент, насколько он необходим своему народу в столь сложной ситуации.
Обернуться к товарищу не смог себя принудить. Рыжий картограф обомлел, глядя на его уныло поникшую голову. Словно бы выигрыш в прошедшем поединке выбил землю из-под ног всегда настолько уверенного в себе лидера. При посторонних старается выглядеть таким же не терпящим возражений, безапелляционным, решительным, но с Риулом не пожелал лукавить. Болезненность произошедшего давит неподъёмной ношей где-то в груди.
Солнце уже кутается в перину потемневших в преддверии сумерек крон. Работа не прекращается и на вздох. Несколько нгутов отправили с грузом в Убежище. Осилзский остановился и прислушался. Песня. Незнакомая, мелодичная и печальная… Сомнения рассеялись, когда убедился воочию, что это украдкой напевает Лаури, собирая в скирды колосья. Всплыли в памяти изречения Римма о поющем падшем, у которого из минусов был только тот, что в юности часто плакал под чужими руками. А ведь на суде старейшин новый учитель грамоты упоминал нечто такое.
— Ты… Поёшь?.. — удивился Осилзский.
— Простите! Не заметил как-то! Простите! — полукровка инстинктивно попытался кинуться в ноги предводителю Сопротивления, но герцог поймал за подбородок и удержал, потом бережно поднял себе навстречу большим пальцем лицо получеловека и тихо заметил:
— Не надо. Тебя же никто ни в чём не обвиняет. Вспомни о собственном достоинстве, гордости, чести, наконец!
— М… У меня нет такого… Я не имею право на гордость… Простите. Я лишь ничтожный гибрид! — понуро пролепетал зеленоглазый и тяжело вздохнул. Создатель Убежища потрепал его по плечу и всё-таки закончил:
— Я просто подумал, что тебе должно быть неприятно петь после того, для чего тебя учили петь… Как-то так.
— Нет. Я люблю это делать. Нельзя?
— Почему же, можно. Если нравится, конечно. Не сильно устал?
— Нет. Только не разберусь вот… А что мы делаем? Зачем нужны красивые семечки? — внезапно смущённо полюбопытствовал бывший бесправный, разжал пальцы и стал озадаченно рассматривать золотистые колоски.
— Ты не знаешь, как делают хлеб?! — открытие поразило. Слишком громкие слова пробудили интерес у окружающих. Гаур остановился и тоже подошёл. Пришлось наследнику Аюту рассказать вкратце процесс, в результате которого из зерна получаются пирожки, булки, лепёшки и другая выпечка.
— А я думал, что как-то начинку внутрь всовывают… А хлеб так и растёт… — на чертах освобождённого отразилось глубокое уважение к непримечательным семенам на ладони. — Вот из этого и делают пироги? Надо же… И те тоже… Ристанские?..
Неожиданно всплывшая откуда-то мысль омрачила лица всех свидетелей разговора. Ристанские пироги с начинкой из человечины славятся по всему Оутласту. Осилзский непроизвольно дёрнулся, дико уставился на произнёсшего непредвиденное. Попытка справиться с собственными воспоминаниями провалилась. Горло предательски сжалось. Создатель Убежища развернулся и торопливо пошагал прочь, стараясь охладить рассудок. Случайно глянув на бывшего охотника, неожиданно обнаружил откровенное сочувствие.
— Его жену съели григстаны. Не стоило упоминать. Ты ел эти… пироги? — прямо поинтересовался Тиннарис. У многих здесь возникло аналогичное в уме.
— Нет, конечно. Я полукровка, господин Гаур. Их делают из наших матерей. Но… это мало кто из клиентов понимает… Мы ведь лишь игрушки… Я знал, куда её забрали… Так ведь делалось со всеми фермерскими… а потом я поклялся, что буду помогать по мере своих сил другим детям, которые останутся одни… Простите! Я не должен был говорить! — обескураженно потупился из-за собственной исповеди Лаури и поторопился вернуться к работе. Тин ощутил укол стыда. Как-то до сих пор из-за внешности застенчивого мужчины никак не осознает полностью: матерью зеленоокого была обыкновенная человеческая женщина. А это автоматически означало в большинстве случаев одну судьбу. Ланакэн обернулся и вздохнул, глядя на согнутую спину визуально спокойного получеловека, попавшего сюда из настолько чудовищной среды. И снова всплыли слова Римма о слезах признанного обществом предметом думающего и рассуждающего существа. Настолько жутко, что собственные проблемы кажутся ничтожными в сравнении с тем адом, из которого попал сюда красивый, но беспомощный новичок.