«Небесное Покровительство? Что это?» — Подумал я, а в голове всплыли ночные события и странный мужик с черными глазами и костяной короной на голове в зеркале.
— Воды и еды… — Прохрипел я, чувствуя, как закрутило желудок.
— А это-то мы быстро, барин, сию минуту! — Мужичок распрямился и выскочил за дверь.
«Может, я сплю? — Подумал я и укусил себя за нижнюю губу, стало больно, и во рту мгновенно появился металлический привкус. — Не сплю. А, значит… Да ни черта это не значит!.. И так, что я имею? Я старый битый жизнь одинокий мужик оказался в теле мальчишки — подростка, судя по словам мужика, где-то в Сибири, и по ходу дела, в какой-то общине старообрядцев. Что-то они напортачили со своими мухоморами, и парнишка двинул кони, а я оказался в этом теле. Это что ж? Я умер и переродился что ли⁈ Вот никогда не верил в Бога, и вот нате — получите…»
Вернулся мужичок, вкатывая в комнату перед собой тележку с подносом. На нем оказались жиденький куриный бульон, овсяная каша на молоке и кружка с вишневым компотом.
— Марфа Петровна для вас компота вишневого наварила кастрюлю большую, сказала, в любое время просите, напоит даже вне обеда. — Улыбаясь, мужичек поставил поднос передо мной.
Ел я молча. Когда все тарелки и кружка опустели, я скинул кровати и свесил ноги вниз. Мужичок моментально подскочил к кровати и залепетал:
— Матвей Александрович, ну не надо, не стоит оно того! Вы три дня лежали, сил-то, сколько потеряли, опять же недавно только Небесное Покровительство приняли, вас из храма-то Аристарх Прохорович на своих руках выносил, я сам то видел! Отдохните, не вставайте.
«Матвей Александрович… Так вот как парнишку звали…» — Подумал я, а в слух сказал: — Отведи меня в храм.
— Ну, Матвей Александрович, может позже, а… А то вы и на ноги то еще не встали, а вас уже шатает… — Начал было отпираться мужичок, но я его прервал.
— Быстро. Отведи. Меня. В храм. — Чеканя слова, повторил я, вставая с кровати.
Мужичок вздохнул и встал со стула.
— Идемте, барин, коль уж так хотите. — Он двинулся к двери, придерживая меня под руку.
Я двинулся за ним. Мы вышли из комнаты и двинулись по длинному коридору к лестнице. Пока мы шли, меня начал одолевать детский восторг. Я ходил. Нет, не так. Я ХОДИЛ САМ! Без трости, без костылей, без простреливающей в колене боли от каждого шага, когда я опирался на левую ногу. Это было восхитительно! НЕТ! ЭТО ВОСХИТИТЕЛЬНО!!! С каждым шагом ноги держали меня все увереннее, и шаг становился тверже. Мы спустились по лестнице со второго этажа и вышли на улицу через высокие двустворчатые двери.
На улице царило позднее лето, было еще жарко, но уже чувствовалось, что совсем скоро придет легкая осенняя утренняя прохлада, от которой все вокруг зальет золото и багрянец… Я всегда любил именно осень, как говорила бабуля: «Осень — твоё время, Андрейка.» Я родился осенью, двадцать пятого сентября в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году в городе — герое Ленинграде. Я помню свое детство, школу номер сорок семь в Калининском районе, поступление в Военною Медицинскую Академию, курсантскую жизнь, смерть матери на втором курсе, выпуск направление на службу в Бурятию, там уже были командировки в Чечню, после перевод в Осетию, события августа две тысячи восьмого года, которые перевернули всю мою прошлую жизнь. Помню все мои последующие скитания по матушке — России, кем я только не был — сторожем, фельдшером на полулегальной артели при отмывке золота на Дальнем Востоке, работал и на фабрике по сборке пластиковых окон…
Мы прошли по гравийной дорожке до восьмиугольного здания, похожего на мавзолей. Я с интересом отметил, что крестов на нем нет, как и каких-либо отсылок к православному христианскому храму.
— Вот и пришли, барин, уж, простите, но я входить не стану, вера эта ваша и рода вашего, а нам православным входить нежелательно туда… — Зароптал мужичок, имени которого я так и не удосужился узнать.
Я кивнул и толкнул тяжелую дверь. Внутри не было окон, и свет разливался от сотен свечей вокруг. Прямо передо мной, на дальней стене было высечено изображение огромного древа от корней до крон, над кроной парила огромная птица, увитая языками пламени, в корнях извивался исполинский змей, слева и справа от дерева были высечены два вставших на дыбы жеребца, грива того, что справа была белой, а второго, что был слева — черной. В стороны от фрески расходились ниши, в каждой из которых стояли статуи, выполненные в полный человеческий рост. Здесь был и огромный кузнец с могучими руками и колоссальными плечами, одной рукой он замахнулся, сжимая молот, второй держал наковальню, Взгляд его был сосредоточен именно на наковальне, казалось, что положи туда заготовку из металла, и он начнет свою работу, придавая куску металла нужную форму. По соседству с ним стояла молодая женщина с настолько тонкой талией, что я мог бы обхватить её двумя руками так, что пальцы на них соприкоснуться. С другой стороны стоял воин в классических доспехах русских витязей из былин — чешуйчатый доспех накрыт плащом, из-под которого выглядывал колчан с вложенным в него луком, одной рукой он придерживал каплевидный щит рядом с ногой, второй сжимал рукоять огромной булавы, закинутой на плечо, шлем — шишак лихо задвинут на затылок, а выражение лица так и кричало: «Ну же⁈ Кто на меня⁈ Выходи по одному! Всем ***** отвешаю!» Напротив него Стоял мужчина в крепких годах. На нем не было доспехов, в руке он сжимал высокий посох, навершие которого было обвито несколькими лентами, на нем была длинная рубаха до пят, а на плечах лежала медвежья шкура. Серьезное сосредоточенное лицо и выражение глаз я мог выразить только одним словом — Мудрость. Следом шли статуи двух женщин, у одной в руках был лук с наложенной на него стрелой, лицо выражало азарт и предвкушение охотника, нашедшего свою жертву, даже сама поза была какой-то скрадывающей, таящейся. Вторая же стояла гордо, с прямой спиной, чуть вздернутым подбородком, в небольшой тонкой короне, взяв одну руку в другую на уровне талии, простое платье до пола, скрывало фигуру девушки, но можно было сказать лишь одно — Царица… Перед ней так и хотелось опуститься на одно колено и склонить голову.