– Послушайте меня, Алессандра. Мы должны идти. Хорошо? Вы можете идти?
– Сначала скажи, куда и зачем.
– Нет. Я же сказала: не задавайте вопросов. Лучше, если вы не будете знать. Я серьезно говорю. Доверьтесь мне. У нас мало времени.
– Тогда скажи мне хотя бы, далеко ли идти?
– Довольно далеко. До Порта-ди-Джустициа.
До городских ворот, где совершаются казни? Я снова открыла было рот, но Эрила уже пропала во тьме.
Мы были не единственными прохожими. По городу, взбешенному после вчерашнего разочарования, слонялись ватаги мужчин, искавших себе забавы. Мы тщательно покрыли головы и шли проулками, где ночная тьма была всего гуще. Дважды или трижды Эрила вдруг останавливалась, придерживала меня и прислушивалась, и один раз я явственно расслышала за нами какой-то шорох, может быть, чьи-то шаги. Она немного отошла назад, чтобы проверить, что это, вперила взгляд в темноту, затем снова ринулась вперед и потащила меня за собой еще быстрее. Мы миновали остатки вчерашних костров, но не пошли через площадь, а повернули к северу неподалеку от дома моего отца, затем срезали путь за Санта Кроче, а потом свернули на улицу Мальконтенти – мрачную тоскливую улицу, по которой проходят осужденные в сопровождении монахов в черном.
Ребенок у меня в животе ворочался, хотя теперь места для этого оставалось совсем мало. Я почувствовала, как он сильно пихнул меня локтем или коленкой.
– Эрила остановись. Пожалуйста. Я не могу идти так быстро.
Она нетерпеливо ответила:
– Надо. Нас не станут ждать.
За нами колокола Санта Кроче пробили три часа – начало новой стражи. Здесь улицы сменились монастырскими огородами и садами, раскинувшимися по обе стороны, а впереди показались ворота и высокие городские стены. Помнится, Томмазо рассказывал мне, что летом такие места становятся отличными площадками для игр – для всех, кто любит игры. Я тогда представляла себе молодых женщин с соблазнительными улыбками, но он, похоже, имел в виду совсем другое. Однако теперь городу не до подобных шалостей, и на поросшем кустарником пустыре, что тянулся до самых ворот, не было видно ни души.
– Боже милостивый, надеюсь, мы не опоздали, – прошептала Эрила. Она подтолкнула меня в тень раскидистого дерева. – Ни шагу отсюда, – приказала она. – Я сейчас вернусь.
Она растворилась во мраке, и я прислонилась к стволу. Я задыхалась от быстрой ходьбы, ноги у меня дрожали. Слева мне послышалось какое-то движение, я быстро повернулась, но ничего не увидела. У ворот, наверное, были солдаты: в три часа ночи происходила смена караула. Почему мы так сюда спешили?
Стояла глубокая тишина, а тьма, разливавшаяся вширь, казалась еще более пугающей, чем темнота узких улиц. Я почувствовала короткую резкую боль внизу живота, но не поняла, было ли это движение ребенка или просто страх. И увидела, как от черной стены отделяется фигура. Это была Эрила – она почти бежала. Приблизившись, она схватила меня за руку:
– Алессандра. Теперь мы должны возвращаться. Немедленно. Я понимаю, вы устали, но пойдемте как можно скорее.
– Но…
– Никаких «но». Я все расскажу вам, обещаю, только не сейчас. Сейчас пойдемте, прошу вас. – В ее голосе звучал ужас, какого я никогда раньше не слышала, и это заставило меня умолкнуть. Она взяла меня за руку, а когда я выбивалась из сил, поддерживала меня под локоть. Мы двинулись с пустыря обратно к городским улицам. Эрила рыскала взглядом по сторонам, словно читая темноту. Когда мы дошли до площади перед Санта Кроче, я остановилась. Над нами высилась громада церковного фасада с его каменной кладкой.
– Я должна отдохнуть, иначе мне станет дурно, – сказала я дрожащим от усталости голосом.
Эрила кивнула, по-прежнему вертя головой во все стороны. В неверном лунном свете площадь казалась серым озером, а единственное окно-роза смотрело на нас с огромной церкви, словно глаз Циклопа.
– Ну же, рассказывай.
– Потом. Я вам…
– Нет, сейчас. Рассказывай. Я с места не двинусь, пока не расскажешь.
– О, Боже правый, у нас нет сейчас времени!
– Тогда мы остаемся здесь. И она поняла, что я не шучу.
– Ну хорошо. Сегодня вечером, после того, как вы уснули, я сидела у себя в комнате, и тут ваш муж приходит в помещение для слуг. Он говорил со своим лакеем. Я слышала весь их разговор. Он сказал слуге, что тот этой же ночью должен отнести пропуск к воротам Порта-ди-Джустициа. Он говорил, что это срочное дело: один человек, художник, должен покинуть город в три часа ночи и ему нужен документ, чтобы стража пропустила его. – Эрила зажмурила глаза. – Клянусь вам: именно это он говорил. Потому-то я и притащила вас туда. Я думала…
– Ты думала, я увижу его там. А где же он был?
– Его там не было. Ни его, ни того слуги. Там никого не было.
– Значит, это были не те ворота. Нам нужно пойти…
– Нет! Нет. Послушайте меня. Я точно помню, что я слышала. – Она умолкла. – Теперь мне кажется, что все это говорилось нарочно – для моих ушей.
– Что ты хочешь этим сказать? Она оглянулась по сторонам:
– Мне кажется, ваш муж…
– Нет… Боже мой, нет! Кристофоро ничего не знает. Откуда бы он узнал? Это невозможно. Никто не знает, кроме тебя и меня.
– А вы думаете, ваш брат не мог догадаться? – возразила она сердито. – В тот день, когда застал вас вдвоем в часовне?
– Думаю, он что-то заподозрил, но он просто не успел бы рассказать об этом Кристофоро. Я наблюдала за ними каждую минуту, пока они были вместе. Он не рассказывал ему. Я знаю. А с тех пор они не виделись, потому что Томмазо все еще не нашелся. – Она поглядела на меня с удивлением, а потом опустила взгляд в землю. – Или нет? – И, едва я это произнесла, я почувствовала, что отчаяние, будто тошнота, подступает к самому горлу. – О, Боже праведный. Если ты права… Если это была западня…
– Послушайте, я уже сама не знаю, права я или нет. Только знаю, что если мы сейчас не вернемся домой, нас точно раскусят.
Я видела, что ее охватил страх. Она не привыкла ошибаться, моя Эрила, и сейчас не время было колебаться.
– Послушай меня, – сказала я решительно. – Я рада, что ты так поступила. Рада. Понимаешь? Не тревожься. – Теперь настал мой черед успокаивать ее. – Я хорошо себя чувствую. А теперь пойдем.
Мы быстро зашагали, идя тем же путем, так что ночная тьма надежно окутывала нас почти всю дорогу. Если бы за нами кто-то следовал, мы бы непременно это заметили. Ребенок уже угомонился, хотя напряжение сказывалось, и я ощущала легкую ноющую боль внизу живота. Отовсюду долетали какие-то крики. Южнее Собора мы чуть не наткнулись на ватагу хриплых вооруженных юнцов, которые направлялись к Соборной площади. Эрила быстро утянула меня в тень, и они прошли мимо. На заре в Соборе начнется месса в честь Входа Господня в Иерусалим, а раз сам Савонарола не мог читать проповедь, его место на кафедре должен был занять один из его последователей. В городе, где азартные игры вот-вот вернутся на улицы, я бы не стала биться об заклад, что дело дойдет до проповеди.
Когда мы снова двинулись в путь, я почувствовала резкую боль в пояснице и чуть не вскрикнула. Эрила обернулась, и в ее глазах я увидела отражение собственного ужаса.
– Все в порядке, – сказала я, попытавшись рассмеяться. Но вышло это у меня плохо. – Это просто судорога.
– Боже милостивый, – пробормотала она. Я взяла ее за руку и крепко сжала ее.
– Говорю же тебе, со мной все хорошо. У нас с ним уговор, с ребенком. Он не родится, пока городом правит Савонарола. А Монах еще не ушел. Пойдем. Тут уже совсем близко, так что давай чуть помедленнее.
Дом был погружен в молчаливую тьму. Мы тихо проскользнули внутрь через заднюю дверь, поднялись по лестнице. Дверь в комнату мужа была закрыта. Я так устала, что у меня не осталось сил раздеться. Эрила помогла мне, а потом, не раздеваясь, улеглась на тюфяке возле двери. Я понимала, что ее встревожили мои боли. Она вытащила какие-то капли из мешочка со снадобьями своей матери и дала мне проглотить. Прежде чем уснуть, я положила руки на живот. Но если раньше эта гора вздымалась очень высоко, почти до самых ребер, то теперь ребенок переместился ниже, и его тельце давило своей тяжестью мне на мочевой пузырь. Если верить календарю, ему оставалось просидеть у меня в животе еще три недели. К тому времени должны подыскать и повитуху, и кормилицу.