— Падаю! — сдавленным сипом предупредила Золотинка. И ошиблась.
Они все упали.
Ставень треснул особенно зловеще, перекосился на одной петле, но и она не выдержала. Мгновение девушка и юноша зависли в воздухе причудливым многоруким и многоногим существом — рухнули!
Нелюдим на барана, который крякнул и подломился на бегу, Золотинка на Нелюдима, а ставень она не выпустила из оцепеневших рук. Ставень ни на кого не упал, но Золотинка очутилась на земле, крепко его обнимая.
Несчастный баран, который пострадал больше всех, пытался ползти, издавая отрывистое, покалеченное блеяние. Внизу, куда умчались прорвавшиеся сквозь убийственный вертлюг животные, слышались воинственные вопли, гогот и деревянный стук.
— У них там битва лубяных воинов с баранами, — сообразила Золотинка, вспомнив обычное для праздника действие.
Но все бараны наверху кончились или нет?
— Скорее! Надо бежать! — решила Золотинка, отбрасывая бесполезный уже ставень. — Ну что, ты жив?
И улыбнулась с бессознательным, редко когда изменявшим ей добродушием, таким естественным для нее. Но неожиданным, как видно, для Нелюдима, имевшего свои, душегубские понятия о предназначенных для разных обстоятельств улыбках. Он так и застыл, забыв подняться, — вперил недоверчивый взгляд.
Она схватилась за шляпу, предполагая, что рассыпались волосы, или что другое неладно. И неловко вскочила.
— Ладно, — двинулась она, прихрамывая. — Вперед!
Золотинка подхватила свой конец жерди, Нелюдим свой, они подняли ношу, не озаботившись подумать, зачем и к чему. И тотчас же, во всю прыть — Золотинка отчаянно ковыляла — пустились под гору.
Когда вышли на Драчевку, длинную богатую улицу, спускавшуюся от угла Китовой почти до гавани, стало просторнее. Народ, освободив проезд, теснился к раскрытым дверям, в поднятых окнах опять же зрители.
— Вниз! — распорядилась Золотинка.
Они пустились торопливой рысцой, но ушли не далеко — торжествующий рев и дробный грохот захлестнули их со спины. Сзади на расстоянии выстрела из лука бежала плотная волна бегунов на ходулях — стадо тощих великанов. Возбужденные не меньше бегунов, зрители завывали, подбадривая рванувшего вперед сухопарого дядьку, который с непостижимым проворством переставлял свои нелепые костыли.
Не нужно было ничего говорить — они кинулись наутек, хотя Золотинка сильно припадала на ногу. Впереди улепетывали мальчишки и зазевавшиеся зрители поосновательней. У всей этой удирающей толпы, даже у самых толстых, трясущих ляжками дядек и теток было заметное преимущество перед Золотинкой с Нелюдимом — те отставали, теряя надежду на спасение.
— Бросить! — крикнул Нелюдим во всю глотку, потому что грохот деревянных ног, стонущий рев улицы закладывали уши. — Бросить!
Недалеко от Цветной площади беглецы бросили ушат с помоями, Золотинка прянула вбок, а юноша рванул было к площади, но, оглянувшись на беспомощного напарника, остановился. Он едва успел прижаться к стене, как нахлынуло с ужасающим деревянным грохотом все колченогое стадо.
Уставленную поперек дороги жердь бегуны переступали как-то мудрено, боком, возник затор. Ходульники стремились обойти жердь, притерши Золотинку к дому, задевали ее палками, но каким-то счастьем удерживались от падения, а, вырвавшись на простор, устремлялись вперед с обновленной прытью.
Казалось, угроза миновала, когда пытаясь переступить жердь, один из отставших бегунов попал костылем в ушат, деревянная нога застряла. Напрасно ходульник пытался высвободиться — и Золотинка с невнятным воплем бросилась подхватить жердь, за ней, повинуясь примеру, — Нелюдим. Ходульники, поминая отца и мать, толкались об него костылями, как об пень. Все же Золотинка с Нелюдимом успели подхватить ушат — как раз, чтобы застрявший ногой ходульник не опрокинул сосуд; они быстро семенили, поспевая за честолюбивым бегуном.
Туго пришлось Золотинке с Нелюдимом: неловко согнувшись, скачущим приставным шагом неслись они к Цветной площади под свист и улюлюканье безжалостной к проигравшим толпы и вынуждены были при том улавливать малейшие прихоти задней ноги ходульника. Ушат тарахтел о мостовую.
Уже раскрылась площадь, заставленная праздничными столами, с высоченным шестом посредине, на котором зеленела листва. И тут многострадальный ушат таки опрокинулся — как ни взвизгнула Золотинка, этим ничего уж нельзя было поправить. В дорожную пыль плеснули жалкие брызги помоев — последние. Нелюдим глянул на напарника с внезапно проснувшимся недоумением.