За деньги же можно было узнать не так много. В конце концов, ей продали и заклятие, да не одно, а два разных, ни в чем не сходных между собой, что, конечно же, насторожило Колчу с ее цепким житейским умом. И все же, подозревая колдуний в недобросовестности, в невежестве, по крайней мере, она все чаще склонялась к тому, чтобы испытать сомнительное волшебство при первом же удобном случае.
И вот однажды прекрасным летним днем все обстоятельства созрели, люди сошлись и время настало. Наделавшее много шума происшествие это случилось в рыбацкой гавани Колобжега, где приткнулись к берегу несколько рыбниц, как называют в Поморье одномачтовые промысловые лодки с палубой на треть судна.
Колча привычно отыскала взглядом свежевыкрашенную в желтый и синий цвет рыбницу извергов, а потом сразу же приметила и маленького человечка, бродившего поодаль от взрослой суеты. На Золотинке было белое, немудреного покроя платьишко, синий короткий жилетик с рукавами, скроенный как распашонка, и синяя, облегающая голову шапочка, наподобие капюшона; из-под шапочки выбивались желтые кудри. Девочка кружила по песку, словно бы выискивая что-то под босыми ножками.
Колча начала спускаться — не к рыбнице братьев, а наискось к другой лодке, и здесь недолго постояла. От жары туго стучала кровь. Так и не уняв сердца, она двинулась завороженным шагом к Золотинке.
Скомканная тень легла на песок — Золотинка оглянулась. Под ясным, безбоязненным взглядом ребенка Колча словно увязла. Но девочка смотрела внимательным и спокойным взглядом. Как будто бы поджидала старуху. В глазах ребенка Колча различила спокойствие обреченного.
— Суй лялю! — лепечущим голоском сообщила подруженька. И протянула палочку с надломленным концом.
«Суй-лялю! — потрясла Колчу догадка. — Суй-лялю!»
Ее обдало жаром. Вот, значит, как: подруженька сама откроет заветное слово тому, кто проникнет в тайну! Упоительное единство жертвы и хищника!
Еще хватило у Колчи самообладания торопливо пробормотать оба купленных ранее заклятия, ибо даже в этот миг прозрения и торжества она не желала терять что-нибудь, приобретенное за гроши.
— У-чох-айну-роясь! — Еще сказала: — Мелетили-лиски-фейла! — Голос ее возвысился и окреп, как зловещий призыв ворона: — Аминь! Рассыпься! — прокаркала Колча, занося руку. И обрушила последнее роковое заклятие: — Суй-лялю!
С этим она ударила девочку в темя, словно хотела вогнать в землю. Золотинка не упала, но онемела от неожиданности.
— Суй-лялю! — остервенело повторила Колча и еще раз треснула Золотинкину головешку сухеньким кулачком.
Девочка шлепнулась на песок и заорала благим матом. Тогда старая ведьма ринулась на ребенка с бессвязным воплем — глаза и разум ее застилала пелена злобы… Но хваткие руки мотнули ее прочь от девочки и встряхнули так, что дух занялся.
— Ты что? Ты что? — яростно повторял Тучка, встряхивая старуху. Она чувствовала, что рассыпается по частям, и потому, выпучив глаза, сжала челюсти и напрягла шею, чтобы удержать на месте хотя бы голову.
И разумеется, если под сомнение было поставлено само наличие головы, трудно было ожидать, чтобы Колча сохранила способность к вразумительной и отчетливой речи. Если Тучка рассчитывал, ожесточенно повторяя одно и то же: ты что? ты что? вытрясти ответ, то нужно было все ж таки соразмерять степень и размах тряски с возможностями старушки. Некоторым оправданием для Тучки могло бы служить тут только полное отсутствие опыта в таком необычном деле.
Разразившись, наконец, слезами — едва Поплева приспел на помощь, — Золотинка терла щеки, чтобы проложить путь новым потокам. Соленая влага брызгала из глаз крупными сверкающими каплями. Поплева, испуганно ощупывая ручки-ножки, легонько отнимая от лица ладошки, чтобы проверить на месте ли наши глазки, не пытался вникнуть в то, что лопотал ребенок. А сбежавшийся на крик народ — торговцы, грузчики, рыбаки — все равно ничего не мог разобрать: девочка объяснялась горестными всхлипами и восклицаниями.
Не больше толку можно было ожидать от старухи. Когда соединенными усилиями доброхотов старуха высвободилась из губительных объятий Тучки, она, не обмолвившись и словом, не удосужившись поправить чепец, хлопнулась в беспамятный обморок. То есть, закатила единственный доступный честному народу для обозрения глаз, осела на песок, а уж потом сложила руки и, как раненая птица, прикорнула бочком. Лопоухий чепец накрыл лицо.