Между тем Золотинка не теряла надежды оправдаться, лопотала свое и помянула, наконец, хорошо известное братьям заклинание «суй лялю!», на что Поплева тотчас же откликнулся.
— Суй лялю! — громким от возбуждения голосом сообщил он. — Ну, то есть, она сказала: «Рисуй лялю!». Рисуй, понимаешь ли, человечка — вот как! Так она говорит, малышка: суй лялю! — и он показал уцелевшие на песке закорючки.
Когда сообразили откинуть запавший на лицо Колчи чепец, захваченная врасплох старуха непроизвольно потянулась вернуть покров и тем себя выдала. Не имея теперь уже никаких оснований и далее сохранять положение раненой птицы, она села и затравлено оглянулась.
Отчаяние ее было бы сродни стыду, если бы в этом терзающем чувстве присутствовала хотя бы малая доля жалости к ребенку. Но нет: мгновенный, стремглав переход от величайшего в ее жизни торжества к бессильному унижению — вот был удар, который сокрушил Колчу. С высот пророческого вдохновения низринулась она в бездну ничтожества.
Озираясь колючим взглядом, она выхватывала усмехающиеся лица. Все эти люди смотрели бы на нее иначе — о, совсем иначе! — если бы только она сумела повелительным манием руки обратить девчонку в сверкающую груду золота. Кто бы осмелился тогда ухмыльнуться?
— Рехнулась Колча! — заявила толстая Улита, оглядывая слушателей веселыми наглыми глазами. С особенным смаком она задерживалась на обтерханном, но пестро одетом ратнике, на бедре которого низко обвис меч, а за плечами болтался на лямках барабан. Внимание Улиты остановили толстые, выпукло обрисованные икры ног; ноги, по-видимому, произвели на нее самое благоприятное впечатление. Во всяком случае, далее Улита обращалась, главным образом, к ратнику, имея в виду, что человек требовал особой опеки, — не ведомый никому из местных, он, может статься, ощущал себя не совсем уютно среди чужих людей. Она пояснила: — Колча я тебе скажу — о-о! — Ратник понимающе кивнул. — Видишь ли, вообразила себе, что малютка, вот девочка, потерченок. Потерчата, это, знаешь, детеныши, их подкидывают людям бесы. И что надо потерченка расколдовать. Он рассыплется грудой монеты новой чеканки, как делают в преисподней.
Ратник нисколько не сомневался, что в преисподней выделывают монеты самого лучшего качества.
Рыбацкая и базарная братия потешалась.
Нет, Колча не смеялась вместе с ними.
Не смеялись Поплева и Тучка. Братья онемели, не в силах охватить разумом сказанное. В груди Колчи родился вопль, костлявые кулачки стиснулись — сначала она зарычала чистой ненавистью, потом, так и не поднявшись с земли, разразилась отрывистой бранью — согнала она с лиц глумливые усмешки. И вот уже, обретя слова во всей их исступленной силе, крикнула:
— Этим золотом, подлые души, еще подавитесь. Сделаю я змееныша грудой червонцев!
И вот тут только, словно очнувшись, Поплева с Тучкой подхватили девочку и бегом под зловещее карканье Колчи бросились к лодке с намерением, все побросав, отчалить.
Несколько дней братья не показывали на берег и носа, оправдывая свое затворничество настоятельными домашними работами. Но и работа не спасала, они слонялись из угла в угол, вздыхали, с тоскливой и страстной лаской поглаживали Золотинку.
Прежнее безмятежное счастье было утеряно безвозвратно. Ведь счастье это было видно только при взгляде назад, в прошлое. Его никак нельзя было повторить — нельзя было вернуться в спасительное неведение.
И, стало быть, ничего не оставалось, как продвигаться в другую сторону — к пугающему, несущему неустойчивость знанию. Они пошли по колдунам и колдуньям. За несколько месяцев завершили весь пройденный Колчей круг и остались ни с чем — в неразберихе множества новых представлений и понятий. Иные из знающих людей выражали желание посмотреть девочку. Но братья не могли решиться показать ее колдунам. Не сговариваясь между собой, вовсе не затрагивая этот вопрос, Поплева и Тучка, каждый порознь, утвердились в простом и ясном сознании, что Золотинку невозможно выдать — никому, никогда, ни при каких обстоятельствах. Потерченок она или нет.
Неопределенность становилась невыносима. А они все рассуждали и прекословили, остро переживая свое невежество и неспособность добраться до истины.
— Был случай, — толковал Поплева, — один волшебник, его звали Кратохвил…
— Известное имя, — вставил Тучка, который успел обогатить свою память изрядным запасом бесполезных сведений.
На шканцах среди густых зарослей гороха они пыхали в две трубки, а Золотинка ползала по палубе и для развлечения конопатила пазы. Воображала, что конопатит, — в хозяйстве братьев и без ее усилий нигде ничего не протекало. Невинная забава Золотинки — и это не лишним будет отметить — ничем не отличалась от развлечений любого человеческого детеныша. Некоторое время, отставив трубки, братья сосредоточенно наблюдали трудолюбивые усилия малышки. А возвращение к разговору вызвало ожесточенное пыхание: