Юлий бывал здесь редко. Покои наследника — десятка два бестолково устроенных комнат — полнились челядью и праздными молодыми людьми неопределенного назначения. Эти развязные юнцы делали посещение брата испытанием. Еще одно неудобство того же рода составляла стража. Скучающие ратники у крыльца беззастенчиво глазели на княжича и, понятно же, не могли не замечать грубо заштопанных Обрютой чулок. Ратники располагали достаточным досугом, чтобы внимательнейшим образом изучить торчащие из слишком коротких рукавов запястья мальчика, а что себе думали, при себе и держали, не высказывая никаких суждений — ни дозволенных, ни крамольных. Окостенев телом, кое-как, спотыкаясь, Юлий достигал крыльца. И неизменно, миновав дворик, забывал подтянуть чулки — до следующего раза. Никого ведь, в сущности, в целом Вышгороде не занимало, как Юлий одет, что он ест, из каких таких вздорных книг черпает свои жизненные воззрения.
Но тайна Блудницы — это другое дело. Тайна давала Юлию ощущение значительности, которой ему так не хватало. На сей раз он рассчитывал пройти крыльцо безболезненно. Так оно и вышло. Стража едва глянула. Это были малознакомые, может быть, и вовсе новые парни. Бердыши они составили к стене, а сами метали кости на нижней ступени крыльца.
Покрытая сбившимся ковром мраморная лестница привела его наверх, где было пусто во всей череде видимых насквозь комнат. Сюда доносился крепкий жеребячий гогот, различались и человеческие слова. Направо от входа сразу за лестницей валялся на недавно обитой шелком, но продранной скамье долговязый слуга в белых чулках. Он поспешно вскочил, с неприятным изумлением обнаружив Юлия, и как бы себе в оправдание пояснил:
— Братец ваш, великий государь княжич Громол, почивают. — И показал туда, где жеребячились голоса. Вслед за тем, устыдившись, слуга явственно покраснел.
Юлий, страдая за чужую ложь, тоже покраснел, они испуганно разбежались глазами. Принюхиваясь к стойкому запаху псины, мальчик двинулся чередою запустелых комнат, где валялись в самых неожиданных сочетаниях стаканы, плети, мячи, прорванный, сплошь истыканный каким-то треугольным острием и съежившийся от этого издевательства барабан. Высокие окна необыкновенно чистого и гладкого стекла, полуприкрытые небрежно спущенными или, наоборот, кое-как поднятыми занавесями, впускали в комнаты потоки солнца, которое сообщало этому застарелому беспорядку вид легкомысленный и радужный. Разнобой голосов в дальнем конце покоев указывал Юлию путь, он перестал озираться, как вдруг напомнил о себе оставшийся в сенях слуга:
— Госс-сударь!.. — громко прошипел он и больше того не успел, хотя и взмахнул предостерегающе рукой, когда Юлий оглянулся. С другого бока рявкнуло чудище — до нутра пронизывающий рык, что-то жуткое ринулось на него, он шарахнулся, задохнувшись, и пережил собственную гибель прежде, чем уразумел случившееся: огромный лев вздыбился, заслонив собой одверье.
И почему-то оставил Юлия невредимым на расстоянии вытянутой руки от резанувших воздух когтей, от вздернутой, запрокинутой пасти, извергающей слюну, рев и зловоние.
Сердце неслось скачками.
Толстый ременный ошейник и железная цепь удерживали зверя на пороге смежной комнаты. Лев вскинулся на задние лапы, повторяя свое собственное изображение на десятках владетельских гербов.
Впереди, в конце сквозного ряда комнат, высыпали люди Громола. Опознав младшего княжича, они смешались, не решились смеяться и примолкли. Слуга благоразумно исчез.
Сделав над собой усилие, чтобы оправиться (а это не просто было рядом с рыкающим львом), Юлий распрямил плечи. Однако наступил на ходули, брошенные посреди прохода, чудом избежал падения и проделал несколько шагов лётом, единым духом оказавшись между встречавшими его юнцами. Во всяком случае, не нужно было этой пытки — томительно выдерживать себя под встречными взглядами. А там уж рукой подать до спальни Громола. Там обнаружил он еще нескольких молодых людей, одетых так же, как эти — для гимнастических упражнений: облегающие штаны и короткие шнурованные курточки с широкими в плечах рукавами.