Осмысливая, не без внутреннего трепета, предполагаемые отношения с Михой Лунем, она не видела ничего, кроме так привлекавшей ее мощи волшебника и своей строптивости. Достаточно ли было двух составляющих — мощи и строптивости, — чтобы соорудить из них повесть любовных отношений? Природное Золотинкино здравомыслие заставляло ее сомневаться в ответе, к которому так убедительно подводили книги.
Все приключившееся с ней она воспринимала как род хвори и спокойно ожидала выздоровления. Пока же — так ведут себя больные звереныши — стремилась к одиночеству. Бродила по отливу и с глубочайшей сосредоточенностью изучала сонную жизнь мелководных захолустий. Опять же читала. И еще повадилась ходить в море на малой лодке. Братья совершенно доверяли ее мореходному искусству и только просили возвращаться засветло.
Озирая пустынный окоем, Золотинка не долго предавалась мечтаниям: убирала парус и бралась за дело. Часов по семь в день и больше она разрабатывала одни и те же простейшие упражнения. Она помнила, как позорно сказалась самоуверенность на памятном испытании у Михи Луня! Теперь она не брезговала азами, возвращалась к началу. И, наконец, в непонятно когда возникшем вдохновении, начинала прозревать в холодной и темной пучине моря неясное скольжение теней — одна… три… они мерещились ей косяками… Полузакрыв глаза и уперев руки в раздвинутые колени, напрягши губы, вновь и вновь подступалась она к ускользающим теням, пытаясь уловить их в путы невидимых связей. Тени пропадали, терялись в неопределенности… И вдруг она хватала одну или две соседних рыбины. Нужно было вести их, не отпуская на мгновение… И получалось! Выматываясь, тянула она очумело виляющую кругами тень и, чем ближе затягивала, тем надежнее овладевала, изменяя своей волей свободный ход рыбины.
Теперь она засыпала по ночам сразу, словно проваливалась. Опустошенная усталостью, втянувшаяся в одуряющее, не дающее роздыху противоборство, Золотинка едва замечала перемены погоды, дожди и ветры. И однажды случилось — почти без радости! — долгожданное чудо. Собственно, это было простое волшебство: в согласном биении сильного узкого тела и плавников плевком выскочила из воды серебрушка и по высокой дуге плюхнулась на дно лодки.
— Особенно не задавайся, — сказал вечером Поплева, разглядывая при свете низко опущенного фонаря скользящие на дне лодки три сельди. — Сетью поймаешь больше, — заключил он с ласковой насмешкой.
И оглянулся на склонившегося вместе с ним через борт человека. Тут только Золотинка опознала остренький носик Кудая.
Четверть часа спустя, переодевшись, Золотинка вышла к столу, поставленному посреди палубы и покрытому куском чистой, но неглаженой парусины. Поплева с Тучкой потчевали гостя хорошо знакомым ему портаваром. Гость от знакомства не отрекался и заметно помягчел. Золотинка не стала присаживаться, а только склонилась к свече, чтобы пробежать глазами доставленное Кудаем письмо.
Миха Лунь надеялся видеть своих уважаемых товарищей на волшебстве, имеющем место быть завтра, в четверг, в пятом часу пополудни в здании городского земства.
— А зна-а-ете что, — протянул Кудай, подгадав миг, когда Золотинка окончила чтение. — Я завтра нарочно за вами заеду. Чтобы вы не могли увильну-у-уть!
Столь много значащее для Золотинки завтра оказалось дождливым. Подернутые водной пылью, утратили определенность очертаний корявые сосны на морской косе, размытый берег походил на воспоминание.
«Трудно избежать тщеславия тому, кто много говорит о себе», — вспомнила она читанные в «Речах царств» слова. «Трудно избежать тщеславия» — с этим она взялась за иголку, чтобы привести в порядок кое-какие свои наряды. И полдня сидела у раскрытой двери, где обозначился раздел между мокрой палубой и сухим настилом чердака. К обеду небо посветлело. На покрывшемся свежей волной затоне показалась четырехвесельная лодка, на корме которой восседал Кудай — в необыкновенно пышном полукафтанье черных и фиолетовых тонов, с белой пеной кружев у горла и на запястьях, увенчанный красной шляпой с перьями и разрезами.
Дюжие лодочники подсадили Кудая снизу, сверху его подхватил Тучка. Заморенный науками ученик очутился на палубе на собственных ногах. Коснувшись рукой шляпы, Кудай огляделся, но не узнал Золотинку, пока не всмотрелся пристально.
Платок скрывал нижнюю половину лица девушки. Большой кусок мягкой некрашеной парусины обнимал круглый затылок. Замотанный затем вокруг шеи, он закрывал рот по самый кончик носа. Два перекрученных жгутами конца затянуты были вверх, и на самом темени красовался узел. (Старозаветный обычай завязывать платок на макушке держался ныне лишь в самых глухих, забытых богом деревнях.) Платку соответствовала такая же парусиновая юбка и короткая рубашка, выпущенная поверх пояса.