Но он чутко прислушивался, и когда четверть часа спустя ровный тяжелый топот и мерное дыхание возвестили о появлении обогнувшего город бегуна, встретил его внимательным взглядом. Взгляд этот ясно показал бы тому, кто умеет видеть, что никакие книжные изыскания не могли заменить доке живого ученика.
— Брось камень, — разрешил он, не смягчаясь голосом.
Юноша лишь мотнул головой и протопал, отдуваясь, дальше. Обильный пот обливал его скользкое смуглое от солнца тело. Плечи покраснели, потому что он перекладывал страшно неудобный и тяжелый камень туда и сюда. Отчетливые мышцы рук и стана еще резче обозначились на сразу как будто исхудавшей плоти.
— Брось камень! — крикнул старик вдогонку.
Его высохшее лицо, казалось, не способно было уже сложиться в улыбку. Но взгляд затуманился необыкновенным, почти что нежным выражением, противоречащим суровому, даже несчастному складу губ. Потом ученый хмыкнул, словно бы спохватившись, и опустил глаза в книгу.
Второй круг потребовал больше времени. Бег Юлия был неровен — мелкий, требующий усилия шаг накатом. Наставник промолчал на этот раз. Юлий, стряхнув с бровей брызги пота, глянул на учителя и снова уставился вниз на тропу, не поднимая глаз. Мухи и мошкара следовали за ним роем.
Когда юноша бросил, наконец, камень, завершив третий круг, он заходил, судорожно вздыхая разинутым ртом.
— Что ты чувствуешь? — спросил старик.
— Утомление, — заглатывая воздух, отвечал ученик, — но при каждом шаге меня подбрасывает вверх, словно некая сила понуждает меня взлететь.
— Прошла ли тоска?
Юлий походил еще, чтобы обдумать ответ.
— Напрасно было напоминать. Теперь можно ждать, что она вернется.
— Сотвори молитву духовного обращения.
— Хорошо, учитель.
У колодца Юлий вылил на себя три ведра холодной воды и, обсохнув на солнце, окончательно пришел в себя. Потом в полутьме просторной, с маленькими окошками горницы он взялся за бумагу и перо.
Молитва духовного обращения звучала в переводе на слованский язык так:
«Великое Небо, ты объемлешь собой все, что только есть на свете. Своим чередом ненастье сменяет вёдро, восходит солнце, звезды знают свои места. Рождению сопутствует смерть. Человек и печалится, и ликует, и так будет всегда в неизбежном коловращении миров. И значит, я ничтожная пылинка перед тобой, о Небо, не смогу избежать общего закона. Понимая это, я спокоен, ибо все, что будет, своим чередом и придет. Но я не стремлюсь поторопить грядущее, ибо счастье так же преходяще, как и несчастье. Счастье обернется горем, а горе обнаружит себя, как меньшее зло среди возможных. Чего же роптать?
Я принимаю все, как есть, и благодарю жизнь за каждый отпущенный мне миг.
Освобождение придет, я увижу дорогие лица. Сердце зайдется волнением и сладостным беспокойством, слезы признательности выступят на глазах. Ярость переживаний наполнит меня острым ощущением жизни — все это будет.
Но я не понукаю судьбу. Ни на что не надеюсь. И ничего не опасаюсь. Я спокоен и покорен тебе, предвечное Небо.
Пусть будет так, как будет.
Юлий,
сын Яны, брат Лебеди, друг Обрюты, ученик Новотора.
И все-таки брат Громола, самого смелого и щедрого среди нас.
И еще: сердце мое полно томления. Я не знаю, тоска это или что другое, но с благодарностью принимаю от тебя, великое Небо, и это.
Недеяние — вот высшая доблесть истинно мудрого человека».
Юлий не показал письмо учителю. Он сложил лист в несколько раз и затеплил свечу от старых углей в печи. С этим он поднялся на колокольню, прикрывая горстью слабый, исчезающий огонь. Высоко над седыми крышами он поджег письмо, чтобы пустить на волю чадящие хлопья пепла. Теплый поток принимал горящие клочья, уносил, поднимал все выше, и они терялись в небе.
Остался один черный клочок, паривший плавно, почти не кувыркаясь. Приглядевшись, Юлий сообразил, что это птица — орел или коршун.
Часа два спустя орел напомнил о себе снова. Свалившись из поднебесья, он сделал низкий круг над поляной и перерезал путь быстро шагавшему Юлию. Из его когтей выпала крохотная красная точка, которая развернулась в длинный язычок пламени и тут же шлепнулась наземь, мгновенно угаснув. Юноша не остановился и не прибавил шагу, хотя волнение обдало его, словно жаром.
Тарабарская его сдержанность была испытана еще раз без всякого промедления. Едва он успел проводить глазами взлетевшего винтом орла, как откуда-то сзади шурхнул по траве рыжий котяра, известный под именем Спика. Стремглав кинувшись на добычу, кот цапнул зубами то, что обронил орел, и понесся назад, под укрытие леса, который оставил для отчаянной вылазки. По боку билась кровавая слюна… красная ленточка — вот что!