На крыльце, чуть отступив с обнаженными мечами, стояли двое. А третий, ступенькой ниже, держал фонарь. Обыкновенные люди. Каких Юлий не видел уже более пяти лет.
Хладнокровие юноши, его бесстрастный взгляд вызвали среди освободителей замешательство. Старший из спасителей — длиннолицый с тощими усами и бородкой молодой человек — спохватился обнажить голову. Товарищи последовали его примеру.
— Мы ждали на берегу, как было условленно, — горячо заговорил старший. — Время упущено. Пришлось прорываться силой. Они послали отряд, который нам удалось перехватить. Будет погоня. Мешкать нельзя. Бросьте все, идемте.
Юлий помолчал, подбирая полузабытые выражения.
— Напротив, — возразил он, — я все возьму с собой.
В горнице Новотор при двух далеко расставленных свечах торопливо метался, сгребая разбросанные рукописи и книги. Все это богатство он кидал навалом в большой кожаный мешок, уже на четверть заполненный. Посланцы свободы вступили в горницу вслед за Юлием.
— Мы напрасно прождали три часа, — вернулся к прежнему старший, с некоторым удивлением приглядываясь к торчащему в столбе копью: невостребованное письмо отчетливо белело на древке.
— Поднимай мешок, кладем на плечи, — отозвался Юлий. И хотя речь его звучала не особенно складно, они поняли.
Старший срезал письмо и, не разворачивая, сжег его. Двое его соратников закряхтели, взяв неимоверной тяжести мешок.
За воротами острога в мертвом свете луны Юлий наткнулся на труп. Тускло отсвечивали доспехи — то, наверное, был стражник, один из тюремщиков, обитавших на соседнем острове. Отдельной кочкой валялся его смятый шлем. А голова… уцелели залитые темными потеками подбородок и нос, остальное стало одной черной раной. Он поспешно отвернулся, но уже не мог избежать пронзительной мысли, что эта смерть связана с непрочитанным письмом и трехчасовой задержкой… бессмысленной, если все к тому и пришло — к побегу. С содроганием юноша осознал, что черневшие в ночном безмолвии там и здесь кочки были недавно живой, ощущающей боль плотью.
— Идемте, государь, — потянул его старший.
Свернули в поле, на тропинку, и молча спустились к берегу болота. Юлий так и не нашел случая полюбопытствовать, от чьего имени пришли освободители, в чем заключалась угрожавшая ему опасность. А Новотора это и вовсе не занимало. Старый учитель присматривал за мешком, и когда носильщики спотыкались, он ворчал, как настороженный пес.
На болоте, там, где поросший откос переходил в топкую равнину, лежала плоскодонная лодка и поджидал вооруженный шестом человек. Все погрузились. Лодочник передал фонарь на нос, потом толкнул шестом откос.
Осевшая в тине лодка, понятно, не шелохнулась. Но снизу вдруг ударило, и все дернулись, хватаясь за борта. Лодка рывком подалась вперед. Сама собой, без участия шеста. Из близких зарослей камыша скользнули мохнатые тени и шумно плюхнулись у бортов. Лодка приподнялась в грязи, у бортов бурлило и чавкало. И Юлий, обомлев, разглядел мелькнувшие в тине глаза, короткие, словно сучок, рожки. Черти дружно наддали, суденышко пошло-пошло, все шибче — быстрее, чем успевал махать шестом лодочник.
Юлий покосился на спутников. Они хранили важное спокойствие, тем более изумительное, что все тряслось, и дребезжал, мотаясь под лавкой, пустой котелок. Черти, облепившие лодку с боков, откровенно пыхтели и хлюпали, но лодочник не садился, изображая работу. Правда, дальше от берега лодка пошла ровнее, без судорожных толчков. Попадались обширные плесы, пришлось взяться и за весло. Черти осели, показываясь все меньше. Верно, плыли в глубине, готовые подхватить суденышко на вязком месте.
Остров ушел в туман, никто из спутников и словом не помянул недавних помощников. Только по тому, как оживились люди, устраиваясь естественней и удобнее, можно было понять, что не один только Юлий испытал облегчение, когда черти ушли на дно. Сделали свое дело и канули, не попрощавшись.
На заре они высадились в топком лесу, где застоялся дурманящий дух багульника, и плутали, пока окончательно не посветлело. Где-то запел рог, все насторожились. Спутники Юлия отвечали криками и скоро выбрались на лесную тропу, где встретили высланных на подмогу всадников. Решено было, что пешие остаются с книгами и Новотором, чтобы пробираться своим ходом. А княжич поспешит вперед с проводником (им был один из верховых, простой ратник в кольчуге) и с Ананьей — тоже из числа прибывших.
Ананья распоряжался с немногословной уверенностью. Когда дорога позволила ехать рядом, Юлий убедился, что Ананья, по телосложению чуть ли не мальчик, давно вошел в зрелые лета. И уж во всяком случае, достиг знаменательного возраста, когда юноша или молодой мужчина начинает с особым тщанием следить за внешностью. Об этом свидетельствовали завитые мельчайшими кудряшками волосы; выбиваясь из-под шляпы, они как будто отдавали паленым железом. Выпуклые губы свидетельствовали о свежести вожделений, а узкие, прищуренные глаза наводили на мысль о склонности к далеко идущим расчетам, которые только и умеряли вожделения. Великоватый, чтобы не сказать безобразный, нос, кончавшийся знатным бугорком, предвещал, возможно, ущемленное самолюбие.