После всех усилий Асакон оставался и слеп, и глух. Красный от досады Тучка отер испарину:
— Нет, не выходит, не могу…
Золотника не вмешивалась, мучаясь от невозможности помочь такому большому, умному и сильному, во всем превосходящему ее Тучке. Поплева решился остановить все это своей властью:
— Ну, раз на раз не приходится, — он забрал Асакон и убрал его с глаз долой.
Другого раза уже не случилось — ни у Тучки, ни у Золотинки, ни у Поплевы.
Над заметно притопленными «Рюмками» взмыла, забирая все выше, большая черная птица… ворона. Вот показала она во всю ширь резные, обрамленные маховыми перьями крылья, прошла над головами и растворилась в небе. Но возвратилась прежде, чем лодка причалила к плавучему дому. Все притихли, чувствуя невозможность говорить непринужденно и громко при соглядатае.
— Главное, не подавайте виду, — вполголоса, только-только чтобы слышали свои, заметил Поплева.
Разрушения на «Рюмках» бросались в глаза: купы зелени на шканцах исчезли, словно опрокинутые бурей. Двери нараспашку, всюду земля с перепутанными плетями жалких, иссохших огурцов. Пропали оконницы со стеклами, на месте окон кормового чердака зияли пустые глазницы. Разная дрянь, включая вытертую метелку, исчезла бесследно, а дорогая утварь, два сундука с добром, заблаговременно затопленные в трюме, благополучно пережили нашествие.
Хозяйственные хлопоты, казалось, целиком поглотили обитателей «Рюмок». Но перекрикивались они друг с другом чуть громче, чем требовалось. Трудное при всех обстоятельствах умение забыть о том, что за тобой присматривают, хуже всего давалось Тучке. Демонстрируя полнейшую непринужденность, он обрушился на новую, только утвердившуюся власть законников, сваливая при этом в одну кучу и самоуправство городской стражи, и нахальство всех эти столичных штучек, что понаехали тут наводить порядок.
— Полно, Тучка! — не вытерпела Золотинка. — Ты ведь не думаешь в самом деле, что это справедливо и согласно с законами высшего блага, когда княжич Юлий упрятан в сырое подземелье с крысами, ни жив ни мертв? — отставив подальше, чтобы не обливаться, она держала перед собой охапку раскисших нарядов, которые извлекла из гнилой воды трюма.
— Послушай меня, Золотинка! — отозвался Тучка. — Я прожил на свете сорок пять лет и за всю свою жизнь не видел от злодейки Милицы никакого зла.
Соглядатай, увы, присутствовал в каждом горячечном замечании, в каждом несдержанном жесте и не слишком хорошо обоснованном мнении. Ворона, как скоро обнаружилось, пристроилась за кормой на сваях, верткой птице несложно было найти себе укромный насест.
— Ничего не могу сказать о Рукосиле и говорить не стану, — продолжал Тучка. — Зато я знаю епископа Кура Тутмана, знаю лично. Достойнейший человек! Я знаю Миху Луня, он представляется мне… человеком высоких побуждений. И это довод. Законники разгромили и разграбили мое жилище — это довод, и еще какой!
— Послушай, Тучка! — возразила Золотинка, отжимая мокрое тряпье — Пусть Миха не обижается, я бы и в глаза ему сказала, если бы когда-нибудь его встретила… — голос ее звенел. — Всего в нем намешано и хорошего, и дурного… Мутный человек — вот что. Мутный.
— Бесполезный спор, — пытался показать пример благоразумия Поплева.
А Золотинка, глянув невзначай за борт, наткнулась близко-близко на бесстрастный, лишенный всяких признаков созерцательности взгляд: две блестящие бессмысленные бусины — одна и другая по сторонам черной узкой головы. Второй или третий час сидела, словно приклеившись к просмоленному канату, ворона и терпеливо впитывала в себя весь этот словесный мусор.
— Я про Миху так скажу! — словно огрызалась на кого-то Золотинка. — Он волшебник средней руки и ничего больше. Человек, который застрял на распутье. Потому что и того хочет, и этого — всего сразу, а так не бывает. Надо выбирать. Выбирать — значит от чего-то отказываться, — сказала она во внезапном прозрении. — Потому-то и Колчу держал. Потому-то нетронутую душу ищет. Всю-то он мудрость превзошел, талантом он не обижен, души только нет. А что талант? Талантливых волшебников много! Состоявшихся мало. Сочти! Вот он и рыщет по свету, где бы чужой души подзанять.
Едва ли Золотинка и сама толком понимала, что такое она вещала с пронзительной силой убеждения. Едва ли она сумеет избежать сомнений, когда успокоится. Едва ли сможет тогда избавиться от неуверенности в собственном праве судить и выносить приговоры — но сейчас внезапная ее догадка походила на откровение.
Все молча, наконец, принялись за работу — дел невпроворот!