Контон посмотрел в иллюминатор. Флагманский корабль миссии висел над изрезанной «шевронами» сферой Пангеи. Где-то внизу до сих пор дымятся руины наземной станции. Дым стелется низко, гравитация на Пангее – ой-ой! – почти стандартная единица. Неизвестно только, кто придумал этот стандарт, ведь подобных условий нет ни на одной другой луне Сопряжения, и пресловутая «единица» доставляет человеку уйму неудобств.
– Мы же движемся вопреки, – продолжил иерарх, сплетая и расплетая пальцы рук. – Они рвутся прочь, мы раскапываем корни. Нас называют слепыми романтиками, полоумными идеалистами. Обманщиками еще называют, шарлатанами. Говорят, мы выманиваем деньги из бюджета. И спускаем неизвестно куда. Пурбах… не тот, который адмирал, а тот, который в бюджетном комитете, – вообще перестал со мной здороваться. Еще говорят, будто мы крадем время у комитета по науке и образованию: я краду, ты крадешь… У них сегодня – термы и рабыни, завтра – трансляция Партии. А мы крадем время: какие-то раскопки на какой-то Пангее. Приходится вникать. Хотя – если вникнуть – есть ли смысл искать корни рода человеческого, когда вот он – горит последний закат над планетой?
Климентина молчала. Как всегда в присутствии иерарха она остро чувствовала собственную незначительность. Нет, она не теряла лицо, как, например, Бериллия, которая, случалось, от волнения не могла связать двух слов. Только все понятия для Климентины вдруг теряли привычную суть. Их форма расплывалась, словно мыльная пена по воде. Она конфузилась, старалась молчать и слушать, затаив дыхание. А если приходилось говорить, то непременно короткими фразами. Обычно Контона это устраивало.
Устроило и теперь.
– Что ты знаешь об аккреции? Ничего? Гелиостанции на орбите Юпитерекса зафиксировали рождение газового диска возле планеты планет… Солнце избавляется от разросшейся оболочки. Сбрасывает ее, точно змея кожу. Пока – на Юпитерекс.
Климентина представила, как солнечный ветер «обдувает» заряженными частицами окрестности газового гиганта. Как плавятся внешние спутники, состоящие наполовину из водяного льда. Несчастный Ганомайд, бедный Каллайсто…
– Нам повезло: между Солнцем и Центральным Сопряжением сейчас находятся Юпитерекс и Сэтан, – увлеченно рассказывал Контон, – девяносто процентов плазмы придется на их долю. Захватят магнитными полями, поглотят, впитают. Но хочу предупредить: Сопряжение ожидают значительные потрясения. Уверен, планетарных катастроф не избежать, как не избежать и появления непрогнозируемых аномалий. Кстати, гибель полевой базы на Пангее я связываю именно с солнечным выбросом. Вот так, моя дорогая Климентина! – Контон тряхнул седыми волосами. – Нам выпала честь наблюдать конец времен. И чем мы ее заслужили? Подумать страшно…
– Вы хотите что-нибудь выпить, иерарх? – несколько невпопад спросила она. Обычно бледные щеки зарделись от смущения.
Контон посмотрел на Климентину. Ей показалось, что глаза иерарха сложены из мозаичных стеклянных кусочков.
– Нет, благодарю, – ответил он. Вынул из кармана камзола-патагия шелковый платок и тщательно протер губы. А затем признался: – Я сегодня нюхал «колючку». Представляешь? Словно студиозус. Заперся в гальюне и нюхал, нюхал, нюхал… Сто лет не совершал ничего столь отвратительного, до сих пор мороз по коже… У меня ведь была мечта… Я ощущаю эйфорию, едва подумаю о том, что некоторых из вас, молодых людей, смог заразить… мечтой.
Он встал с кресла, пошатываясь, подошел к иллюминатору. Сказал, оставляя дыханием на стекле туманный след:
– На Пангее вдоволь застывших газов. Растопив их, возможно воссоздать плотную атмосферу. Гравитация планеты… да – планеты, а не планетоида, как принято называть сей удивительный объект, смогла бы удержать ее. Мы бы жили под открытым небом. Не под куполом, а под открытым небом! Представляешь? Как это, наверное, прекрасно, моя дорогая Климентина, жить под открытым небом!
– Да, иерарх. Представляю, иерарх, – поспешила согласиться Климентина.
– Наше небо стало бы нежно-голубым. Представь: ты поднимаешь глаза и видишь над собой не черноту холодного космоса, не сложную конструкцию фасеток биосферного купола, а уходящую в бесконечность бирюзу. Впервые за долгие миллионы тоскливых лет люди смогли бы покинуть стальные пещеры, душные купола, подземные норы и провонявшие тюремным смрадом Пирамиды. Мы бы вернули давным-давно утраченную свободу. Ведь свобода – это когда над головой настоящее небо.