Шрева равнодушно, без видимого аппетита поглощала хлеб и мясо. Подошел один из инкаллимов и поставил на стол кувшин с вином.
— Я думаю, мы должны позволить себе нечто вроде праздника, — сказала Шрева в ответ на вопросительный взгляд Вейн. — Они это заслужили.
Из кухни появились инкаллимы и стали разносить такие же кувшины по всей комнате. Их встретили такими приветственными криками, что затряслась крыша. Кенек даже вздрогнул от столь бурного проявления радости.
— Мы же договорились держать это под замком, — напомнила Вейн.
Шрева холодно улыбнулась:
— Здесь как раз столько, сколько они заработали, и не так много, чтобы могли возникнуть какие-нибудь неприятности.
Вейн огляделась и заметила, что никто из инкаллимов не воспользовался щедростью, которую, как считала их начальница, они заработали. Раньше Шрева была рада, что абсолютно властвует над всем Боевым Инкаллом; теперь она искала малейшие пути, чтобы раскинуть сеть хотя бы чуточку шире, как будто испытывала терпение Вейн. Конечно, возможно, такая мысль должна была бы прийти в голову Вейн, но сегодня вечером еще не время.
Кенек отодвинул тарелку с недоеденной пищей, осушил чашу с вином и поднялся.
— К вашему удовольствию, дамы, я вас покидаю, — улыбнулся он. — Мне еще надо поработать. Мы собираемся проверить дорогу на Гласбридж.
— Я уже послала двадцать разведчиков на эту дорогу, — пробурчала Вейн.
Кенек пожал плечами и небрежно ответил:
— Мы, в Охоте, любим чувствовать себя полезными. Вы же не хотите, чтоб мы болтались без дела. Или хотите?
Когда инкаллим ушел, Шрева положила обглоданную куриную ножку, вытерла губы тряпочкой, оставив на материи жирные следы, и пробормотала:
— Я бы предпочла предоставить Охоту самой себе. Тем более как ни хороши твои разведчики, а разведчики Кенека лучше; если на овсяном поле есть хоть один след мыши, они ее найдут.
— И все-таки они не могут сказать мне, что стало с Эглиссом. Или не хотят?
Шрева равнодушно пожала плечами. Она не глядела на Вейн, блуждая бесцельным взглядом по переполненной народом комнате; лица уже раскраснелись, голоса стали громче.
— Он ускользнул от всех, — сказала Шрева. — Лесные твари такие хитрые и ловкие, что даже испытанное искусство Охоты не помогает. А в чем, собственно, трудности? Твой брат ясно дал понять, что больше не считает ни его, ни Белых Сов полезными для себя.
— Есть небольшие, — неохотно ответила Вейн. Она старалась говорить как можно безразличнее, чтобы не выдать себя. По правде говоря, исчезновение на'кирима вызывало у нее беспокойство, ведь с ним вместе исчез и союз — вполне, впрочем, иллюзорный — с Белыми Совами, заключенный именем Горин-Гиров. Разумеется, отец не видел в Эглиссе ничего большего, чем ключ от двери Ланнис-Хейгов, и намерен был выбросить его, как только в ключе отпадет надобность. Теперь, когда произошел разрыв, Вейн предполагала, что разрыв все-таки лучше, чем простое убийство на'кирима. И теперь он где-то бродит, ни слуху о нем, ни духу. Однако при всей полезности, которую он доказал, Эглисс оказался еще и непредсказуемым и даже, возможно, опасным.
— Я только сожалею, что мы не знаем, где он и что делает. Не хотелось бы, чтобы он неожиданно вернулся и опять… надоедал.
Шрева вдруг холодно улыбнулась:
— На Темном Пути не бывает верного или не верного, только неизбежное. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.
Больше она ничего не сказала.
Вскоре после этого Вейн ушла в свою комнату. От вечера у нее осталось дурное настроение и тревожный разброд в мыслях. Вообще-то не стоит слишком беспокоиться. Темный Путь всегда шел своей дорогой и всегда путал расчеты следовавших им. Даже тех, кто изучал и признавал то, что лежит в основе веры. И все же… несмотря на всю поразительность успехов нескольких последних недель, в ее сердце нашлось очень мало места для радости и ликования. Даже с учетом того, что слишком много мелочей омрачали их победы: Кейнин гонялся за собственной судьбой в Кар Крайгаре; Эглисс и Белые Совы сорвались с поводка; инкаллимы следили за всем холодными глазами. Вейн больше не была уверена, что это та война, которую развязал ее покойный отец.
В самой глубине лесов, которые хуанины называли Анлейн, но их знали и как Энтирин Хаэр, то есть как Тысячу Одетых Лесом Долин, небольшой отряд кирининов Белых Сов остановился на поляне. Они шли два дня и две ночи, следуя по одному из Первых Следов, оставленных на заре пяти рас Богом, Который Смеялся. С тех пор как они ушли от города в долине, они не останавливались: не спали, ели на ходу, не замедляли шага, неумолимо продвигаясь на юг по лесам, которые были им домом.
Только одна вероломная хуанинка ухитрилась проследить их уход из долины. Они убили ее — и собаку, которая была с нею, — на второй день. Не годилось, чтобы кто-то из хуанинов проник туда, куда они направлялись. Они содрали с тела одежду и оставили его на открытом месте, там падальщики быстро найдут ее.
На'кирим все это время оставался связанным. Они так и держали его, со связанными за спиной руками и с кляпом во рту, поскольку знали, что у него очень лукавый язык. Его ложь была такой мощной, что могла обмануть рассудок любого слушателя; обещания, которые он давал, могли пробудить жадность в любом сердце, а у них только и было имущества, что роса, сверкающая на паутине. В то время как их братья и сестры охотились за врагами в горах за долиной, они вели его этим путем: за то, что обещания нарушены, а надежды не оправдались. Каждый из них предпочел бы быть среди тех, кто вел войну, не похожую на те, что они вели раньше. Ненавистные хуанины правили в долине сотни лет, установив такой барьер между Лисами и Белыми Совами, что набеги могли совершать только небольшие рейдерские группы; теперь же, когда между соплеменниками-хуанинами началась борьба, ворота распахнулись настежь. Хуанины Темного Пути, возможно, оказались бы не более верны своему слову и заслуживали не большего доверия, чем любой другой их род, но они по крайней мере позволили сотням Белых Сов пройти по долине в земли врагов, чтобы омыть копья кровью пробитых сердец Лис.
Все обещания дружбы, союза и выгоды, которые на'кирим принес Белым Совам много месяцев назад, растаяли, как тает снег в сезон, когда лопаются почки. Эти воины видели своими глазами, как хуанин сбил на'кирима с ног, обругал его и лишил своего расположения. Где обещанные скот и железо? Почему хуанинские дома и деревни все еще стоят на обнаженной земле, отрезанной от северных окраин Энтирин Хаэра? Почему правители хуанинов повернули против Белых Сов после того, как им была оказана такая большая помощь? За все это должно быть отвечено. Мать на'кирима была Белой Совой. Они заключили с ним честный договор и твердо держались его, как если бы этот на'кирим был одним из них. Он должен ответить за то, что договор нарушен.
До цели оставался только день пути. Первый След, которым они двигались, должен привести их прямо и истинно — и невидимо для любых, кроме кирининских, глаз — в огромную впадину среди деревьев, через влажную, низкую землю под их навесом, в сердце клана, самый старый и большой во'ан Белых Сов. Лагерь располагался на ровном южном склоне долины с дубами и ясенями. Вот уже многие-многие годы на зиму туда собирались сотни Белых Сов, чтобы пережить там холодные месяцы. Их палатки раскидывались по всему склону, полускрытые древними деревьями, которые давали им приют и защищали их.
Голос Белой Совы, как всегда, должен был одним из первых прийти на зимние земли. Большая куполообразная палатка покрытая не одним слоем оленьих шкур и служившая Голосу зимним жильем, должна устанавливаться в центре разраставшегося с каждым днем сообщества. Там она спала, там ела, там же выносила свои решения. Она слушала песни, которые ей пели на открытой площадке перед палаткой, и наблюдала за кейкиринами, которые делали костяные палочки для гадания и плели из ивы и орешника анхины. Поскольку предки всегда знали, где найти Голос, то они шептали прямо в ее рассудке, когда она грезила. Иногда, исполненная их мудрости, она надевала белокрылую накидку и маску и ходила среди людей, как будто это не она. В конце зимы, когда лопались черные почки ясеня, можно было выбрать новый Голос, но от этого ничего не менялось; все равно в следующем году в той же долине, на том же месте, в той же палатке должен быть Голос, новый или старый.