Зинка, зыркнув на мать, поднялась и полезла в свой угол, где вперемешку со старым и грязным тряпьем, сброшенным прямо на деревянный пол, валялась всякая всячина, и в этой куче старья она прятала нечистоплотно заработанные деньги. Развязав грязную замусоленную тряпку, она начала пересчитывать свои сбережения, долго копошилась, шевеля губами вздыхала, снова пересчитывала, и, приняв решение, сказала:
— Знаешь, мамаш, не могу я ехать в город. Ты сама подумай, меня сразу за дяревенщину примут, что же мне в валенках ехать, да и пальта у меня нету, не в этом же сюртуке твоем старом там ходить. Вот ты погляди, как там одеваются.
И, схватив лежащий на столе «Огонек», раскрыла его, тыча матери под нос.
— Видала я. — Оттолкнув дочь, проговорила та. — Да только здеся ты на такое пальто в век не заработаешь, сотрешься, милая.
— Ты, старая безмозглая дура! — Взорвалась Зинка. — Вон, наплодила ораву, а че с ними делать, сама не знаешь, а я не такая. Я хочу гарадской стать, а без пальта не станешь.
— Гляди, пока на пальто копить будешь, так мужиков и в городе всех разберут.
Зинка уставилась на мать и долго молчала. В доме стало тихо, мать со страхом и напряжением ждала решения дочери.
— Ладна, согласна. — После некоторых, видимо тяжелых для Зинкиной головы вычислений, произнесла она. Последний аргумент матери перевесил. Вздох облегчения, вырвавшийся у старой женщины, разрядил атмосферу в доме.
— Ну, чаво сидите, давайте баню топите, я грязной что-ли в город поеду?
Мать вскочив с табурета рыкнула на сына:
— Чаво сидишь, бягом топить баню. Не слышал, что сестра сказала?
— Угу, — отрываясь от окна и натягивая валенки, ответил тот.
Через секунду во дворе были слышны шаги, удаляющиеся по направлению к бане. Скрипнула дверь старой давно покосившейся и окном ушедшей по самую землю бани. Не прошло и получаса, как над баней заструился дымок. В доме поднялась суета, мать бегала, доставая из погреба какие-то соленья, шикала на путавшихся под ногами младших детей. Зинка, сидя у окошка, перебирала свои вещи, припрятанные на этот самый случай.
— Я вот эту кофту брать не буду. — Рассматривая ярко-желтую в черный цветочек блузу, недовольно сказала Зинка. — Там таких, наверна, давно не носят.
— И не бери, доченька, — сразу подобрела мать, — я вон младшенькой перешью, а то уж совсем пообносилась.
— Ну да, совсем все отобрать хочешь, а я в город голой поеду.
Мать остановилась и посмотрела на дочь.
— Ты ж сама говоришь, что не носят там таких. А у нас ведь все носят.
— Ладно уж, пусть забярает и помнит мою доброту. Голая поеду, все вам оставлю. Ничаго мне не надо. — Бурчала себе под нос Зинка.
Мать старалась не обращать на ее слова внимание. Единственная мысль, застрявшая в её голове и как молитва, постоянно повторяемая, была о том, лишь бы дочь не передумала и не осталась, пущай едет в свой город.
— Ну чаво расселась? — Недовольным голосом спросила Зинка мать.
— А чаво делать, вон банька уже истоплена, а чаво еще?
— Как чаво? Я, по-твоему, на станцию пять верст пяшком пайду? Бяги к дядьке Семену, пущай кобылу свою утром запрягет и меня на станцию вязет.
— Я мигом. — Вскочила мать, набрасывая на ходу тулуп. — Я быстренько. — Уже в дверях оглядываясь на дочь, повторила она и выскочила на улицу, завязывая платок. А мороз то крепчает, заметила женщина, как бы Зинка не заартачилась, по утру выйдя на улицу. Уж лучше бы снег пошел, теплей бы стало. Ну да ладно, глядишь, Бог поможет нам избавиться от гангрены этакой. Снег скрипел под ногами, мороз хватал за нос и пытался проникнуть пот тулуп. Замотавшись покрепче и опустив голову пониже, пряча от ветра лицо, Зинкина мать вышагивала по наезженной санями колее. Дом дядьки Семена стоял в другом конце деревни. Деревня состояла из одной улицы, растянувшейся как кишка по берегу реки. Для многих поселян река эта была хорошим кормильцем. Рыбу ловили для себя и на продажу, да позволить себе это мог не каждый, а лишь те семьи, у кого была лодка, с берегу-то много не на ловишь. Вот и дядька Семен, к которому так торопилась Зинкина мать, был мужиком зажиточным. Единственный в деревне имел свою лошадь, да еще двух коров, а лодка у него одна из лучших на всю деревню была. Сам он на лов выходил редко, в основном те мужики, у которых не было своей лодки, просили одолжить на время, вот они и рыбачили. А половину улова хозяину лодки отдавали. Да и лошадь в хозяйстве прибыль хорошую давала. Кому огород вспахать, кого отвести куда. К нему все и обращались, но только в крайней нужде, так как крутой нрав мужика многих отпугивал, мог и матерным словом послать, а уж если в цене с ним не сойдешься, то лучше и не подступать. Вот и думала старая женщина, чем умаслить хозяина, чтобы дочь на станцию отвез, жалостью не возьмешь, одна надежа, что по делам самому туда нужно, так и возьмет не дорого. Скажу ему, что отработаю, может и согласится. Уж лучше в хозяйстве Семена отработать, лишь бы от Зинки избавиться, всю кровушку выпила стерва, глаза б мои ее не видели. Так думая о своей тяжелой судьбе, Зинкина мать и не заметила как пришла. Ворота заперты на засов, свет в доме не горел. Спать легли, что-ли? Подумала она, но тут залаяла собака, и в крайнем окошке загорелся свет. Кто-то выглянул из-за занавески и снова спрятался. Потоптавшись на месте, женщина услыхала как скрипнула дверь, и мужской голос заорал: