Оказываемые мне почести породили во мне напрасные надежды, что вот наконец-то моя судьба переменилась. Я все гадала: не обязана ли я этим бледной женщине, занявшей место моей матери подле короля.
Сейчас трудно разобраться, так ли уж хорошо я запомнила все подробности тех крестин или мне рассказали о них позже, ведь мне было всего четыре года. Сам король не явился в церковь: он не отходил от королевы — рассказывали, что она крайне слаба. Но на церемонии присутствовало несколько весьма влиятельных лиц. Герцог Суффолк, маркиз Эксетер, граф Арундел и лорд Уильям Ховард держали покрывало над младенцем, которого несла маркиза Эксетер. Среди важных вельмож находился мой дед Томас Болейн, граф Уилтшир, — с восковой свечой в руке и полотенцем на шее. Презренный человек, он мог участвовать в крестинах после того, как его собственную дочь казнили по приказу короля для того, чтобы ее место заняла мать этого младенца. Но подобные мысли посетили меня намного позже, а в тот момент меня буквально захлестывало счастливое волнение. Я была частью этого великолепия, а облаченный в пышные одеяния крошечный виновник торжества звался моим братом.
Меня держал на руках Эдуард Сеймур, брат королевы Джейн. Это была первая встреча с членом семейства, которое впоследствии сыграет важную роль в моей жизни. Благодаря женитьбе короля их восхождение свершилось очень быстро. Через несколько дней после крестин Эдуард Сеймур стал графом Хертфордом.
Сестра Мэри, крестная мать маленького принца, послала мне ободряющую улыбку, когда Эдуард Сеймур опустил меня наземь перед купелью. Я благодарно улыбнулась ей в ответ и стала добросовестно наблюдать, как ребенка окунают в святую воду и произносят над ним слова священного обряда.
— Всемогущий Господь в Его безграничной милости благословляет на долгую и праведную жизнь высокородного и благородного принца, герцога Корнуэльского и графа Честерского, единственного и обожаемого сына нашего грозного и милостивого короля Генриха VIII.
Несмотря на возбуждение, я уже вовсю клевала носом — церемония длилась более трех часов, и время приближалось к полуночи. Должно быть, Мэри заметила это; когда леди Херберт приподняла шлейф моего роскошного платья, Мэри крепко взяла меня за руку, чтобы я не споткнулась. Она буквально светилась от счастья. И оттого, что вернулась ко двору, и оттого, что ей выпала высокая честь быть крестной матерью царственного отпрыска, нашего брата. Я уже обожала его. Ведь это благодаря ему я стояла здесь. Его появление на свет так радовало моего отца, что король даже смилостивился надо мной и моей сестрой Мэри, хоть мы и совершили непростительную ошибку, родившись девочками.
Королева Джейн лежала в кровати, обложенная со всех сторон подушками, в роскошном пеньюаре, но ее бледность и запавшие глаза свидетельствовали о крайней слабости.
Когда мы вошли в спальные покои королевы, трубы затрубили так громко, что я, полусонная, вздрогнула от ужаса, вызвав тем улыбку Мэри.
Наш отец освещал все своим присутствием. Как же он был красив — словно греческий бог, сошедший с небес, и как же он отличался от того человека, которого я видела тогда во дворе замка! Мой отец, думала я, величайший человек в мире, но глядя на короля, не могла не думать о своей матери, и — как ни была очарована его великолепием — боялась.
Принца положили на руки матери, и она благословила его.
Церемония была окончена, и мы вернулись в Хансдон.
В течение последующих нескольких лет произошло много значительных перемен.
Король, заполучив наследника, стал более милостивым. Радость от рождения сына не омрачилась даже смертью королевы Джейн. Бедное слабое создание, она умерла спустя неделю после церемонии в ее спальных покоях.
Для меня событием огромной важности стало появление в моей жизни Катарины Чампернаун.
Леди Брайан получила должность главной воспитательницы при дворе моего брата — ведь она зарекомендовала себя наилучшим образом, взрастив дочерей короля. Конечно же, ее положение при дворе наследника считалось весьма почетным. Какое-то время она провела возле царственного младенца в Хэмптон-корте, потом ее вслед за принцем перевели в Эшридж, а затем в Хэтфилд. К моей великой радости, я тоже жила там и делила детские покои с моим братом.
Но главные перемены в мою жизнь внесла Катарина — моя Кэт, как я ее называла. В то время ей, должно быть, не исполнилось шестнадцати лет; я полюбила ее всей душой с первой же нашей встречи. Кэт получила хорошее образование — в противном случае ее бы никогда не сделали моей воспитательницей, — однако науки не слишком интересовали девушку, ее стихией были всякие легкомысленные выдумки. Но именно за веселость и сердечность я полюбила мою Кэт. Она дала мне то, чего мне так не хватало.