Натали доставала ноты, видимо, продолжать разговор ей не хотелось. На самом деле, обсуждать это было занятием бесполезным. Нервы тратились и так постоянно. Надо было петь.
- Ну, давай, начинай.
- Блин, почему у меня такая низкая партия? Мне трудно низко петь. Может, поменяемся?
- Я могу там достать, но лучше так, как сказали. Давай.
- Про что тут хоть?
- Надо нотами сначала, а потом на слог. Еще до слов далеко.
Ольга опять начинала вскипать. Ну как, как можно было без содержания начинать работу над партитурой? Понятно, что со словами в последнюю очередь, но надо ведь хоть как-то содержание осознать, чтобы определить какие-то эмоции и двигаться дальше в этом направлении?
- Я не понимаю, как это петь.
- В смысле? У тебя же почти абсолютный слух! Ритм тоже простой…
Как хотелось ей сейчас умереть, провалиться сквозь землю, чтобы никто не видел ее, не заставлял так издеваться над творческим произведением. Нужно было взять себя в руки немедленно, чтобы не разжигать дальше огонь ненависти и не показывать, на что способна ее разъяренная душа.
- Ахаха, да. Ты мне здесь даже можешь не давать тон. Я его еще почему-то знаю: доо-мии-сооль-доо-сооль-мии-доо. Так?
- Абсолютно точно! Так чего же ты не можешь?
Ольга стояла на одной ноге, оперевшись на фортепиано, другую чесала нотами в руках. Она могла успокаивать себя и пускать энергию в другие чувства, и теперь трудно было сказать, что секунд тридцать назад она была вне себя от ярости и могла разнести все что угодно. Конечно, девочка покраснела, у нее загорелись уши, но все-таки себя она смогла удержать в рамках культурного человека. Зачем эти рамки культуры? Кому они нужны? Для чего изображать из себя аристократически-подлое создание, когда ты совершенно таковым не являешься, да и не хочешь являться ни по каким позывам души? Зачем надевать эту маску взрослого спокойного человека, когда всем вокруг ясно, что никакого спокойствия здесь нет и быть не может, потому что все вязнут в болоте, и каждый это прекрасно понимает?
- Не знаю, просто, наверное, гормоны играть начинают… Извини, пожалуйста. Правда не понимаю, что произошло и зачем сейчас я это сказала.
- Гормоны? Так, может, тебе уже нельзя петь сегодня?
- Нет, еще, думаю, можно. Да мы же потихоньку, не будем надрываться. Надо же только нотный текст выучить, до образа еще далеко, да ведь?
Натали засмеялась и приготовилась подыгрывать, если девочка не справится с интонацией. Хотя ей, как ни странно, труднее давалась не она, а именно ритм и метр. Она вообще плохо чувствовала время, вернее, не признавала его совсем. Но сегодня было что-то невероятное: она как будто жила в этой абстрактной сетке.
- Натали, ты чего так рано вступила, еще две доли в такте пауза!
- Ой, точно, извини. Давно учила это и пела в детстве, уже не помню и проглядела.
Девочка улыбнулась. Она не знала, о чем поет, однако ей ничто не мешало выдумать свой смысл этой музыки. Для нее прославление Господа было танцем новорожденных гусят, еще неуверенно ступающих и подскакивающих на зеленой травке, освещаемой солнцем. Все нисходящие ходы они скатывались с пригорков, а в уверенных квартах учились шагать и прыгать. И ничего не было прекраснее, чем эта легкая песенка их первых минут жизни.
Когда она шла после пар домой, то чувствовала удовлетворение. Нет, не потому, что узнала много чего нового для себя, а потому что отсидела их все спокойно и не вызвала гнев ни единого преподавателя. Морозный воздух резал ноздри, уши зачем-то вылезали из-под шапки, как будто не понимая, что их ждет холод. Но вот, когда она прошла мимо школьного двора, что-то зарезало ей сердце, как будто вырвали оттуда кусок и ничего не вставили взамен. Казалось бы, она продолжала общаться со всеми, кого знала там близко, но что-то было не то.
Розовые стены школы были еще более розовыми в свете заходящего солнца. Слышались крики детей, учащихся во вторую смену. Несомненно, там не было никого, кто мог быть ей нужен, ведь уже достаточно поздно. Она развязала уши у шапки и ускорила шаг, прошла сквозь пар из канализационного колодца и не стала заходить в магазин. Девочка хотела попасть поскорее домой, в другой мир, чтобы уйти от этого непонятно откуда взявшегося чувства досады.
Она открыла своим ключом подъездную дверь, сдула снежинки с домофона и зашла вовнутрь. На втором этаже были ящики с газетами, и в одном из них, отведенном их квартире, что-то лежало. Несомненно, это были неоплаченные счета за свет, воду и другие коммунальные услуги. Она их взяла, закрыла ящик и продолжила свой подъем. У двери квартиры она остановилась, отдышалась. Стоя теперь перед фактом, она ощущала в себе полное отвращение к этому дому. Все также что-то ныло, хотя источник этой боли определить было невозможно. Но все же она набралась терпения и постучала.