- Ты устала, мама, - Шаннон не хотела больше ничего слышать об этом. Она чувствовала, ее мир покачнулся и нужно что-то сделать, чтобы восстановить в нем равновесие. - Ты говорила слишком долго. Отдохни, и пора принять лекарство.
- Он бы полюбил тебя! - В голосе Аманды была бессильная ярость. - Если бы у него только была возможность. В душе я всегда знала, что он любит тебя, хотя никогда не видел.
- Перестань, мама. Не надо больше... - Шаннон отодвинулась от нее, поднялась со стула. Она чувствовала легкую дурноту, вся кожа, казалось, сделалась сразу холодной и очень тонкой. - Не хочу дальше слушать. Мне не нужно...
- Ты должна, - громким шепотом прервала ее мать. - Прости за боль, которую причиняю, но ты должна знать все. Я уехала, - продолжала она, убыстряя речь. - Мои родные были в бешенстве, когда я сказала им, что беременна. Они велели мне убираться, требовали, чтобы я избавилась от ребенка. От тебя. Там, куда уеду. Чтобы все было сделано тайно и тихо, не вызывало пересудов, не навлекло позора на меня и на семью. Но я готова была умереть, только бы сохранить тебя, плод нашей с Томом любви. В своем доме я услышала много страшных слов, угроз и обвинений, приказов и требований. Они лишили меня средств к существованию. Отец сумел наложить запрет - он понимал толк в этих делах - на мой счет в банке, где лежали деньги, оставленные мне бабушкой. Денежные дела всегда были для него главными в жизни. Ведь деньги дают силу и могущество.
Чувствовалось, как ей трудно говорить, но она превозмогла себя.
- Я ушла из дома без сожаления, с теми деньгами, что оставались у меня в сумочке, с одним-единственным чемоданом.
У Шаннон не проходило ощущение, что она пребывает под водой, пытаясь выбраться на поверхность и глотнуть хоть немного воздуха. Но все же она сумела с предельной яркостью представить себе, как ее мать - молодая, беременная, почти без денег - выходит из дверей дома, где родилась, чтобы никогда не вернуться.
- И никого не было, кто бы мог помочь тебе, мама?
- Я знаю, Кэйт сделала бы это. Но ее осудили бы, а я не хотела, чтобы моя подруга страдала из-за меня, из-за того, что они считали моим позором. Я села в поезд и уехала на Север. Нашла там работу на курорте в Кэтскиллз. Официанткой. Там я встретила Колина Бодина.
Аманда замолчала. Она смотрела, как Шаннон отошла от кровати и направилась к камину, в котором угасало пламя. В комнате стояла полная тишина, если не считать легкого шипения углей и порывов ветра за окном. Но Аманда слышала грохот бури, разыгравшейся в душе ее дочери, ее ребенка, кого она любила больше жизни. И это причиняло дополнительные страдания.
С трудом она заговорила вновь:
- Он тогда отдыхал там вместе с родителями. Я почти не обратила на него внимания. Еще один из тех богатых, с большими возможностями, кого я обслуживала. Для меня у него всегда была в запасе какая-нибудь шутка, и он заставлял меня улыбаться, хотя мне было совсем не весело - я думала только о работе, о жалованье и о новом существе, которое росло внутри меня.
Однажды разыгралась ужасная гроза, такой я раньше не помнила. Большинство отдыхающих решили остаться в своих домиках, и нужно было приносить им завтрак туда. И делать это быстро, чтобы он не успел остыть и никто из гостей не пожаловался. Когда я спешила в один из домиков, из-за угла выскочил Колин, мокрый, как бездомный пес. Господи, как же он был неуклюж!
Глаза Шаннон, продолжавшей смотреть на тлеющие угли камина, наполнились слезами.
- Он рассказывал, как вы познакомились, - сказала она дрогнувшим голосом, не оборачиваясь. - После того, как сбил тебя с ног.
- Да, так оно и было. И мы не притворялись, когда говорили тебе, что это стало началом нашей любви. Он сбил меня тогда с ног, я свалилась прямо в грязь вместе со своим подносом и всем, что на нем было. Он начал извиняться, пытался поднять меня, а я сидела в грязи и плакала. Я боялась, что теперь меня уволят, и еще болела спина и устали ноги от беспрерывного таскания подносов. Сидела, и плакала, и не могла остановиться. Даже когда он все-таки поднял меня и повел к себе в комнату.
Легкая улыбка тронула ее лицо, в глазах появилась нежность, но Шаннон не видела этого.
- Он был такой милый. Усадил в кресло, хотя я была вся в грязи, накрыл ноги одеялом, потому что меня била дрожь. И держал за руку, пока я не перестала реветь и слезы не высохли у меня на лице. Он не отпускал меня, упрашивая пойти с ним вечером пообедать в знак примирения, и я наконец согласилась...
"Наверное, все это очень романтично, - думала Шаннон, - но в то же время ужасно... ужасно".
- Он не знал, что ты была беременна, - произнесла она полувопросительно.
На лице Аманды появилась страдальческая гримаса - от обвинения, прозвучавшего в голосе дочери, и от нового приступа боли, пронзившего все тело.
- Нет, тогда не знал, - решительно ответила она. - Никто не знал, иначе меня бы не взяли на работу. Тогда было другое время, и беременную незамужнюю женщину на сто миль не допустили бы до такого места, где отдыхали обеспеченные люди.
- Ты играла с ним в любовь и не призналась, что у тебя должен быть ребенок, - осуждающе бросила Шаннон, не поворачивая головы.
"И этим ребенком была я", - мысленно добавила она с горьким изумлением.
Тщетно стараясь поймать взгляд дочери, Аманда заговорила вновь еще медленнее, с еще большим трудом:
- Я росла и становилась женщиной, не зная любви. Ни родительской, ни мужской. Томас был первым лучом в этой непроглядной тьме. Но луч мелькнул, словно молния, и погас. Однако его блеск все еще слепил мне глаза, когда я встретила Колина. Слепил и не давал видеть никого другого. Чувства, которые я испытывала к Томасу, перешли на ребенка, зачатого нами вместе. А Колин... Тогда я была просто благодарна ему за доброе отношение. Но потом, вскоре, я поняла: между нами что-то большее.