Я никогда не занималась сексом с Бэрронсом, накачавшись темным мясом, хотя невероятно хотела этого. После того как я распробовала его в гроте Мэллиса, меня преследовало навязчивое, неудержимое желание почувствовать это удовольствие снова. Быть при-йей было ужасно. Я была до безумия ненасытной, немногим отличалась от марионетки.
А вот кайф от темного мяса, наполняя неутолимой похотью и наделяя несокрушимым телом, при всём этом не лишает рассудка. Даже если мы будем жестко трахаться, что с того? Моя кожа заживет ещё в процессе, и я смогу позволить себе ещё больше. Мы можем заняться тем, что я так люблю, и от чего у Бэрронса совершенно сносит крышу, и притом безо всяких последствий.
Я вся дрожала от похоти, внезапно начав понимать увидимся-в-Фэйри девушек больше, чем хотелось бы.
Наши взгляды встретились, и я вздрогнула.
«В моем Доме хренова река крови.»
В его глазах я разглядела заглавную «Д», а это значит, что в его Доме, независимо от того, что именно он считает своим домом, никто — никто, кроме него — не может нагадить и остаться безнаказанным. И я вовсе не уверена, что до конца ночи не подтолкну его в нужном направлении. В сторону Броди. За время моего пребывания в Дублине, я усвоила несколько вещей: если позволить плохому парню уйти, то он непременно вернется. Так что лучше просто лишить его возможности ходить.
«Краски,» — поправила я. Хотя его первобытное восприятие сообщило ему об этом ещё до того, как он преступил порог. Он ведь может учуять даже мои месячные. Больше того, он чувствует их приближение.
Бэрронс зарычал, сверкнули черные клыки, и я вдруг осознала, что прогулка по книжному магазину в его нынешнем состоянии могла пробудить в нём воспоминания о тех днях, когда он шагая по залитому кровью полю битвы, гадал о том, что обнаружит. Вероятнее всего всех, кого знает — за исключением своих бессмертных товарищей — мертвыми. Интересно, сколько времени прошло до тех пор, когда он запретил себе проявлять всякий интерес к людям? И каково это чувствовать, что ты потерял всех, как я потеряла Алину? О да, намного проще быть безразличным. В конечном счете, лучше просто позволить другим осуждать себя.
Зверь Бэрронса всегда наготове. Иногда я гадаю, что если однажды он не просто изменится, а сбежит и больше никогда не вернется в человеческое обличье. Останется в своей истинной форме, которая для него наиболее близка, в каком-то другом мире, в облике, в котором его гораздо тяжелее убить, но в котором гораздо проще жить.
Его темные глаза вспыхнули.
«Черт. Не знал, что застану здесь. В мире всё ещё есть вещи, способные убить тебя. Мне ненавистна сама мысль.»
Ах, так он не исключал вероятность того, что Дэни придет за мной с моим же копьем.
«Чёрт. Не знала, вернешься ли ты…» — «…ко мне» — быстренько проглотила я. — «Мне ненавистна сама мысль.»
Он улыбнулся, но улыбка эта быстро исчезла. Его губы сжались, а рот принял хорошо знакомые мне очертания. Он думал о том, чем бы хотел заняться со мной, используя свой рот. И это были определенно не разговоры. Бэрронс не тратит время попусту. Другой бы сказал: «Вот это да, ты снова видима!» Или: «Что, черт возьми, произошло с моим книжным магазином?» Или: «Кто это сделал? Ты в порядке?»
Но не он. Он осмотрел меня, убедился, что я цела, и вернулся к тому, что на самом деле имело значение.
Ко мне. Обнаженной.
Он разделся.
На его плечах играли мускулы, когда он стягивал с себя рубашку. Он скинул ботинки, вытащил ремень из пояса брюк, позволил им упасть, и я с трудом сглотнула. Бэрронс не носит белья. Люблю его член. И люблю то, что с его помощью он может со мной сделать. Я обожаю его яйца. Они такие мягкие и шелковистые, с бороздкой посередине, которую я люблю лизать, прежде чем обхватить его член губами. А когда я понимаю, что он потерялся в скользкой теплоте моего языка, кружащего медленно и непринужденно, посасывая его как особое лакомство, я глубоко вбираю в рот, сжимая рукой его яйца, и начинаю двигаться резче, чем должна, и каждый божий раз у него сносит крышу. Я одержима его телом и его реакцией на мои прикосновения. Он мой мужчина-гора, с которым я могу поиграть, поэкспериментировать и посмотреть, насколько высоко он может взлететь благодаря мне.
На его недавно возрожденной коже не было ни единой татуировки. Он представлял собой темное, мускулистое, лоснящееся совершенство. Я почти кончила, просто наблюдая за тем, как он раздевается. От его стриптиза и собственной руки между ног, а еще от его пристального взгляда, прикованного к моим движениям. Будучи при-йей, я часто такое проделывала, а он сидел рядом в кресле, пока я лежала на кровати, и наблюдал за мной тяжелым взглядом, в котором читалась похоть, восхищение и частенько мелькало нечто, весьма смахивающее на ревность. Затем он откидывал мою руку, накрывал своим телом и с силой до отказа входил в меня. Его взгляд словно говорил: «Я нужен тебе для этого. И если больше ни для чего другого, то, по крайней мере, для этого.»