Серафима села у крыльца на лавку, меж двух ведер — с водой и с картошкой, принялась чистить главный русский овощ. Коленька и Череп сидели рядышком на крыльце, наблюдали, как ровно лупятся картошины в ходовых женских руках, почти неразрывной очисткой.
— Ножи наточил, — нахваливал себя Череп, кивая Коленьке. — Нонешним бабам можно ноги брить, елочки пушистые! Глянь, как матка шкурёнку с картофана спускает.
Коленька радовался.
— Чё это у тебя? — вдруг насторожился Череп, засёк на шее у Серафимы знакомую штуковину: на золотистой веревочке висела перламутровая ракушка.
— Твой талисман, — улыбнулась она. — В первый наш вечер дарёный…
— Ишь ты! Сберегла? — разволновался Череп.
— Сберегла, — улыбнулась Серафима, зарделась, словно девчонка. Краской залило лицо, шею, на которых уже не видать было никаких, когда-то удручающих рябин, да и волосы нынче были крашены в «лесной орех» — ни рыжатину, ни клочкастую седину не разглядеть. — Скоро дом снесут. Вещи перебирала в комоде. Вот и нашла в шкатулке. Надела. В память. Ты-то уж, наверно, ничегошеньки не помнишь, Коля. А мне… Первая любовь. Настоящая первая любовь…
— Я не помню? — мило и весело возмутился Череп. — Да у меня памяти больше, чем у всех депутатов! Они наобещают и ни хрена не выполнят. Всё перезабудут. А я-то всё помню!
Серафима будто и не слушала своего избранника, вздохнула:
— Никто смолоду не знает, что и как сложится. — Слеза, видать, перебила ее ровный голос, она заговорила тихо, охрипше: — Женщина живет, когда любит. Ты бросил меня влюбленной дурой… А я ждала…
— Ты чего боронишь, Сима! Да я жениться на тебе готов, елочки пушистые! Сердце не занято! — Череп подошел к Серафиме, сел рядом, обнял ее, придавил к своему плечу.
Коленька глядел на них — радовался.
Возвратившись с кладбища, Павел встретил на крыльце барака Черепа, оживленного и речистого.
— Эх, Пашка, недобор вышел! — стукнул своим посохом о крыльцо Череп.
— В чем промашка, дядь Коль?
— Жорева Сима накупила уйму. Сейчас разные салаты на кухне шинкует. С водкой — недостача. Побоялась она много брать… А зря! В магазин надо сгонять. Водки еще треба. И для баб — красненького послаще…
— Надо отрядить кого-то, — сказал Павел и споткнулся о хитро-укорительный, задиристый взгляд Черепа.
— Кого отрядить? Ты здесь не в Москве… Вызывай тогда своих холопов на «мерседесах», пускай гонят в магазин.
— Сам схожу! — бросил Павел.
— Это правильно, Паша! Негоже русскому человеку, хоть и в чинах, зажираться, — похвалил Череп. — Можешь вон тачку взять, чтоб жилы в руках не тянуть.
Череп указал на дощатую тачку с колесами от старой детской коляски.
— Ты чего, дядь Коль? — удивился Павел. — Я генерал-полковник в конце концов!
— А чё стыдиться-то! Не украл ведь тачку-то, елочки пушистые! — весело отозвался Череп. — Ладно, сумку тебе дам. Крепкую. Холщовую. Ящик водки запросто держит. Тут у нас не перед кем форсить. Вот ежели бы где в Ялте… Я помню, мы гудели как-то в Форосе… Шампанским опились со льдом, наутро охрипли, как лешие!
В магазин Павел отправился с холщовой вместительной авоськой, — не побрезговал, — но в гражданском костюме. Шел и дивился на себя: он и вправду не помнил, когда ходил обычным человеком в магазин. Даже был интерес — повстречать кого-то из земляков на улице, разговориться. Всякий женский силуэт впереди примерял к Татьяне.
Знакомых ни на улице Мопра, ни в магазине Павел не встретил. В лицах, почти в каждом, было, было что-то знакомое, родное, кровное, вятское, виденное многажды и неотъемлемое, но чтоб лично знать, помнить, — таких не повстречал.
В короткой очереди к прилавку за Павлом пристроился пацан. В одном кулачке зажаты деньги, в другой руке сложенный квадратом листок тетрадной клетчатой бумаги. Отоварившись, Павел от прилавка отходить не спешил, неторопко укладывал в холщовое нутро бутылки с водкой и вином, минеральную воду. Пацан буркнул продавщице «Здрасте!» и протянул листок-записку, а следом кулачок с деньгами. Павел аж на носочки привстал, чтобы заглянуть в листок. Кое-что из записки выхватил. «… я инвалид с Афгана» «вина, пожалуста».
— Сумка у тебя есть? — спросила пацана продавщица.
— Вот. — Пацан протянул ей матерчатую авоську.
Павел проследил: продавщица положила в сумку бутылку красного вина, объемом 0,7 литра и пачку «Явы».
— На шоколадку хватит? — Пацан высыпал в стальную чашку перед продавщицей медно-серебряную мелочь.
— Только маленькая. «Аленка».