- Хорошо пошла... - наконец говорю я и, подняв сумку, иду дальше.
- Эй! Ты это... - кричат мне вслед. За мной кто-то идет следом. Дымлю сигаретой, сбавляю шаг. Меня грубо хватают за плечо. Не глядя, всаживаю назад ногой и тут же с разворота в прыжке врезаю парню ребром стопы по челюсти. Он ушел сразу же в глубокий принудительный сон. Вижу, и Цыган успел схлестнуться со вторым. Отхожу к сохранившемуся куску прилавка и запрыгиваю на него. Сижу и смотрю, как бьются пацаны. Хреново это у них получается. Оба машут руками и ногами, но толку от этого махалова никакого. Мне же торопиться некуда, почему бы и не поглядеть на концерт в мою честь. Как там в Древнем Риме было: хлеба и зрелищ! По-русски это не звучит. Водки и много водки! - вот это уже по-нашему, тогда и зрелищ будет хоть отбавляй.
Здоровый худющий пес с огромной головой вытягивается откуда-то из-за прилавка. Смотрит лениво на дерущихся, потом на меня, зевает и крутит башкой, встряхиваясь. Снова смотрит на меня. В его больших глазах имеются признаки умного лукавства. Спал, наверное, бродяга блохастый.
Кулачный бой переходит в другую фазу. Здоровый парень завалил цыгана на землю и молотит его кулаками, сидя сверху. Цыган кое-как защищается. Силы у них все-таки неравны. Но вот здоровый выдернул откуда-то нож. Лезвие самодельной финки сверкнуло на солнце. Слетаю с прилавка и тут же, сделав пару быстрых шагов, взмываю в воздух. Мгновение - и резкий еко-гери мощно впечатывается в голову пацана с финкой. После таких ударов вообще-то не живут. Парень заваливается набок. Помогаю цыгану подняться, протянув ему руку.
- Спасибо, брат, - говорит чернявый, поднимаясь и отряхиваясь.
Молча киваю ему и подбираю оставшуюся водку и пирожки. Цыган стоит, рассматривая нож.
- Пойдем, что ли, где-нибудь выпьем, - предлагаю ему.
- Пошли, - соглашается чернявый. Кидаю пирожок псу. Тот не просто ест, а влет проглатывает подачку и смотрит на меня с большим интересом.
- Ты видел, - киваю я цыгану.
- Жрать хочет, - смеется тот. Кидаю еще один пирожок. Пес так же ловит его на лету и так же мгновенно проглатывает.
- Ну ты даешь, - уважительно говорю псине, и мы уходим с рынка. Быстренько погоняв лапой блох, собака чешет за нами. Хочет заработать еще пирожок. У меня их в бумаге достаточно, так что пес может рассчитывать.
- На шпалах разопьем, - предлагает цыган.
- Я не знаю, что это такое, - говорю ему так как не знаком с местными достопримечательностями.
- А ты сам откуда? Химик, что ли? - интересуется чернявый.
- Нет. Проездом.
- А-а... - тянет парень. - Тут недалеко, возле железки...
Пройдя улочками мимо частных домов, выходим к кустам возле железнодорожной ветки. Устраиваемся на шпалах. Я не присаживаюсь. Грязно. Цыган тоже остается стоять.
Киваю ему на водку:
- Наливай себе, я больше не буду.
- Да ну? - удивляется тот. - А за знакомство полтинник не примешь?
Киваю, что приму. Пока цыган наливает себе, скармливаю еще один пирожок зверю.
Пес улегся от нас чуть в стороне.
- Тебя зовут-то как? - интересуется чернявый.
- Антоныч.
- Меня Волк, - улыбается цыган.
Пожимаем друг другу руки.
- Ты на самом деле цыган? - интересуюсь у него.
Парень весело кивает и наливает мне полстакана.
- Цыган. Вон там, за железкой, и есть наш "Шанхай", - смеется он. Сегодня в гости пойдешь. Ты мне теперь как брат родной - от ножа меня спас.
- Да ерунда, - отмахиваюсь я. - Вряд ли он бы ударил.
- Не-е, - не соглашается со мной Волк. - Это Хромой был. Он бы меня убил, если б не ты. Он уже многих порезал.
- Надо было тогда и второго, - киваю через плечо в сторону рынка. Цыган машет рукой:
- Успеется еще. Я с братьями поговорю, мы его найдем.
Ну и ладно, раз найдут. А мне бы пить сегодня не стоило. Скармливаю псу все пирожки. Затем идем с Волком в их "Шанхай". Никогда не был в гостях у настоящих цыган. Не знаю, какая мне от этого польза, но интересно.
Глава восьмая
Дядька Волка оказался самым настоящим цыганским бароном. Это вроде русского Вора в законе. Темным вечером все собрались в огромном дворе дома барона. Здесь не табор, но что-то типа этого. Только здешние цыгане оседлые, не кочевые. Все семьи живут в своих домах. Костры во дворе. Едим мясо баранов, жаренное на углях, слушаем великолепную музыку. Я такого раньше нигде не слышал. Фильмы о цыганах - все ерунда. Там сглажено и прилизано, как и те песни в обработке оркестров или ансамблей. Здесь же играют аккордеон, скрипка и три гитары. Поют хором, и по одному, и по трое. Музыка и песни завораживают. Водку тут не любят, ее продают черногорским бухарикам, а во дворе стоит гора ящиков с пивом. Подходи и пей сколько хочешь. Волк, видимо, рассказал, как мы с ним встретились, и поэтому я теперь сижу рядом с бароном за отдельно накрытым столом. На столе белая скатерть и все что угодно из еды. Такого я даже в хороших ресторанах не видел. А в магазинах у нас только банки с морской капустой да пшено...
Барон одет как в кино. В каком-то национальном костюме с массивными золотыми украшениями. Мне нравится его золотая цепь, которая не просто большая, а огромная. Столько золота сразу на одном человеке мне видеть еще не приходилось.
- Нравится? - улыбаясь, интересуется барон.
Я быстро отмахиваюсь рукой:
- Нет. Просто удивительно, какая она жирная. - Барон вроде бы облегченно смеется вместе со мной. Волк меня предупредил, что, если я скажу, будто мне что-то понравилось, барон будет обязан это тут же мне подарить. Даже если я скажу, что мне нравится его дом. Барон объявил всем, что считает русского парня своим кровным братом, так как я не дал пролиться крови его близкого родственника. А это здесь значит очень много. У меня теперь есть куча привилегий среди цыган. Странно как-то: вроде живем в одной стране, а о цыганах, по сути, ни хрена не знаем...
Под утро все расходятся. Барон выделил мне комнату в своем доме. Но Волк меня отмазал, сказав, что я смогу остановиться у него и нам есть о чем поговорить. Волку уступили.
На следующий день мы катались на лошадях, и один из старых цыган, когда мы отдыхали у костра в степи, рассказывал, как раньше работали конокрады. Барон тоже был с нами и с уважением слушал старика. За два часа я столько узнал о лошадях, что половину тут же забыл, не успев переварить услышанное. Но стойкое ощущение чего-то исключительного осталось навсегда.
Вечером мы снова собираемся во дворе Барона, и снова костры, и снова гуляют над степью и над поселком цыганские сочные песни.
- Чем думаешь заняться? - неожиданно интересуется у меня Барон, хитро улыбаясь в пышные усы.
Пожимаю плечами:
- Даже не знаю, но чем-нибудь займусь, это точно...
- Я, конечно, не вправе тебе советовать, - говорит он, - но если захочешь чем-то заняться - скажи, я поддержу. Нужны будут деньги - будут деньги. Нужно что-то еще - все будет! Здесь тебя все приняли, - он обводит рукой двор, забитый цыганами,- Даже старый Гать сказал, что ты наш.
- Спасибо, - искренне благодарю его. - Не говори спасибо, а лучше выпей чашу за всех нас! - Барон наливает вина в наши бокалы. - Я буду сейчас говорить для всех ромалэ на их языке. Ты не обижайся, брат, на меня за это, - говорит мне Барон.
Я киваю. На что тут обижаться? Лучше, чем здесь, меня не принимали нигде. Барон говорит долго, но цыгане замерли и слушают его, забыв обо всем на свете. Во дворе повисла тишина, только слышно, как потрескивают угольки в кострах да где-то лают собаки. Барон закончил и посмотрел на меня:
- Скажи и ты.
Вот этого я не ожидал. Взоры десятков пар глаз устремились теперь в мою сторону. Даже детишки затихли в ожидании.
- Я не умею говорить, - начинаю я, чтобы хоть как-то начать, - но я все-таки скажу. Таких прекрасных людей я не встречал за свою жизнь. Я пью за всех вас, дай Бог вам здоровья и радости! За вас, мои братья и сестры! - и я осушил огромный бокал до дна.