. Он снова пробежал глазами последние строки письма, а затем вдохнул едва уловимый цветочный аромат, который, казалось, источали сами слова, выведенные красивым витиеватым почерком Луизы. Эти письма стали смыслом его жизни в последний год. Сразу по приезду в Аррас он откровенно признался девушке, что влюблен. Отчаянно, без оглядки. Но, дабы, не слыть нечестным, тут же оговорился, что его громкая фамилия - лишь пустой звук. И он будет прилагать все усилия, что бы самому достичь высокого положения в обществе. Он просил, нет - умолял Луизу, дать ему немного времени, возможно, пару лет, для того, что бы ... что бы он мог составить ей достойную партию. Две недели после того как он отправил это дерзкое послание, Гаррет не находил себе места, а потом... потом он был безмерно счастлив, когда получил от Луизы ответ с заверением, что она согласна его ждать... всегда. Почти целый год длился их роман в письмах... хотя Гаррету не нравилось это определение. «Роман».. это слово казалось ему чересчур легковесным, отдающим пошлостью и скабрезностью. Они проживали свою историю любви в этих нежных, исполненных глубокими чувствами и страстными признаниями, посланиях. Звук приближающихся шагов не мог вывести виконта из отрешенного состояния, и даже когда, скрипнув, открылась дверь и на пороге возник Тони, Гаррет не обернулся, и не прервал своих размышлений: Что могло случиться? Отчего Луиза внезапно замолчала? Он не раз порывался отправиться в Париж, но у него еще не было достаточно средств для того, что бы оплатить дорогу и проживание в более-менее приличном гостином доме, наподобие «Британика». Из своего скромного жалования, которое лишь ненамного повысилось спустя полгода службы, он отдавал плату за постой отцу Тони. Как ни возмущался при том его друг, это было для виконта делом чести - он не желал оставаться нахлебником в добродетельной семье, давшей ему кров и пищу на первых порах. Одевался он весьма скромно, без малейшего намека на то, что бы следовать капризным прихотям провинциальной моды, и помимо основной работы иногда служил секретарем у местного нотариуса. Несмотря на все усилия свободных средств у него практически не оставалось. К тому же его патрон, уверившись, что молодой виконт, быстро освоившись, весьма недурно управляется с обязанностями, отбыл в Италию, полностью препоручив Гаррету ведение дел в конторе. И вот - прошло уже пять месяцев... почти полгода неизвестности, выматывающей душу, полгода невыносимой, до зубовного скрежета, боли. Он не замечал как жил: как работал, питался, говорил, дышал... ему казалось, что он находится в глубокой западне, в черном бездонном колодце, куда не проникает ни малейший отблеск солнечного света... Тони, который иногда выезжал в столицу по коммерческим делам отца, тоже не мог обнадежить друга - ему не удавалось ничего разузнать о судьбе Луизы Бланшар, хотя он и старался. Время шло, и в конце-концов и ему надоело вечно угрюмое и подавленное состояние Гаррета: - Да, перестань, уже, наконец, - раздраженно бросил Тони, спустя несколько минут тягостного молчания, когда убедился, что Гаррет настолько погружен в себя, что даже не слышит, о чем он его просит - Луиза, наверняка уже давно замужем. И пусть. Оглянись вокруг - столько достойных девушек ищут твоего внимания, благосклонности... - Это ты про сестру, - криво усмехнулся Гаррет, бережно складывая письмо и пряча его в выдвижной ящик стола. - А хотя бы! - вспылил Тони, - мне надоело смотреть, как она спроваживает всех стоящих женихов, их не так-то и много в округе. Надоело смотреть, как она сохнет по тебе «ваша светлость» - он мерил комнату нервными шагами, заложив руки за спину - Чем Виктория плоха для тебя, а? - Я люблю другую, - Гаррет упрямо выдержал наполненный обидой и горечью взгляд друга. - Кхм... простите, молодые люди, что невольно стала свидетельницей вашей беседы, - во флигере появилась младшая сестра Тони - Лулу - там прибыл Пьер. - Девушка очаровательно улыбнулась, вынуждая друзей забыть о своих разногласиях, - и, кстати, братец, у па-па к тебе те же претензии: отчего ты-то не женишься? - Лулу хитро прищурившись, склонила голову набок, отчего ее пружинистые локоны упали на обнаженное круглое плечо. Девушка накручивая прядь волос на палец, выжидающе поглядывала на Тони. Тот лишь проворчал: - Я не обязан жениться, для того лишь, что бы преумножить его капиталы. Жак Демеран, действительно, питал надежду, что его сын женится на дочери крупного промышленника Гаспарда Мерсьера, и тот, из конкурента, превратиться в доброго родственника, а после, можно подумать и о слиянии производств и даже капиталов. Несмотря на кажущийся бездушный расчет, Жак искренне заботился о благосостоянии и счастье своих домочадцев. Просто в понятие «счастье» он вкладывал несколько иной смысл. - Но, и помимо Элен Мерсьер тоже есть девушки, - Лулу захихикала, смешно наморщив нос, и подмигнула Гаррету. Все же ей удалось немного снять напряжение между друзьями. Она кокетливо крутанулась на месте, отчего подол ее пышного платья, распустился диковинным ярким бутоном, и взметнул в воздух опавшие лепестки, увядающих цветов, стоящих в вазе на подоконнике. Лулу направилась к двери, и, повернувшись в проеме, напомнила: - Нехорошо заставлять гостей ждать. Поторопитесь. - Идем Гаррет, - Тони примирительно хлопнул друга по плечу. - Ты же знаешь, я не... - Уверен, тебе интересно будет послушать Пьера. Он выдающийся трибун. К тому же он депутат. Представляешь? - глаза Тони светились от восторга. - а еще, говорят, он вхож к самому Руссо. - Тогда это действительно может быть интересным, - пробормотал Гаррет, - но, черт побери, что он тут забыл? - Пьер Роббер из этих мест. Он жил здесь недалеко, по-соседству. При появлении этого худого и остроносого человека, который был немногим старше бывших лицеистов, но уже, по слухам, достиг неимоверных высот в своей политической карьере, уютная и легкомысленная атмосфера в «обществе любителей роз» поменялась кардинальным способом. И если раньше самым занимательным, что можно здесь услышать, было к примеру, рецепт приготовления пряного вина из фиников, меда и винограда, с добавлением фолиума, перца, шафрана, гвоздики и мускатной шелухи, с непременным напоминанием о том, что пряности нужно уложить в батистовый мешочек, прежде чем опустить в нагретый напиток, то теперь Гаррет просто физически ощущал как слова этого, поистине, прирожденного оратора, проникали в самую его сущность, воспламеняя в нем желание выбраться из этого стоячего болота. Желание своими руками вершить судьбу мира. Делать его чище, лучше, справедливее... Эта встреча больше походила на таинственное свидание с самой судьбой, и если все присутствующие были смущены этими беспокойными философскими речами, более сравнимыми с утопиями, то Гаррет, уже несущий в своей душе семя ненависти к существующему неравноправию людей, а вслед за ним и Тони, осознавали, что они - и есть та сила, которой предстоит воплощать эти идеи на практике. Трудно было вообразить, что этот безукоризненный патриот, не гнушающийся после Версаля, предстать перед слушателями Арраса, мог хоть в чем-то заблуждаться - очень уж горячо и убедительно он звучал. - А сейчас, друзья мои, я поведаю вам о Верховном существе* - произнес Пьер, смочив раздраженное горло добрым глотком вина. Все выжидательно притихли и их взоры устремились к одухотворенному бледному лицу говорившего. Париж 1791 год. Свечи потрескивали и медленно плавились, освещая небольшой уютный кабинет, роскошная обстановка которого могла поспорить с апартаментами самого Людовика XVI. Остро отточенное шикарное перо, скрипело по бумаге, белым воздушным опахалом колеблясь в руке писавшего. Стоящий у стола человек, склонившийся в угодливой позе, под неестественным углом преломляющей его худощавую спину так, что из-под камзола выпирали острые лопатки, судорожно сглотнул, когда сидящий мужчина поднял на него взгляд. В неясном мерцании золотистого света его лицо казалось застывшей безупречной маской, а глаза... черно - рубиновые, будто подернутые белесой пленкой... казалось, они впитали в себя столько вяз