часы в павильоне Флоры, водруженные на консоль к приезду короля отбивали полшестого утра... несмотря на то, что полвека уже как были неисправны. Господин Мик - архитектор, проводивший реставрацию замка, счел, что ремонт этой древней и баснословно дорогой безделушки не позволит ему уложиться в смету расходов, и вычищенные до блеска, они стали лишь незначительным и громоздким элементом декора. Часы били - неистово, как набат... обреченность. Гаррет тоже не спал в эту ночь, впрочем, как и во многие предыдущие: Под утро они с Тони и Пьером возвращались с заседания Тайной Директории Комитета Федератов, что вот уже месяц собиралась в зале корреспонденций Якобинского клуба. Их «Народная партия» присоединилась к федератам, как и множество других добровольцев со всех сторон Франции, создавших этот комитет, который возглавлялся авторитетными лидерами, в число которых входил и Пьер Роббер. В непримечательных кабачках, таких как «Золотое солнце», на улице Сент-Антуан, близ Бастилии или «Синий циферблат», на бульваре, эти самые лидеры разработали план восстания, движения колон, и штурма дворца. Задачей Комитета так же являлось обеспечение прибытия в столицу батальона «умеющих умирать»*. К началу штурма число провинциального ополчения, собранного в защиту революции, достигнет шести тысяч. Однако, в Париже существовала еще одна политическая сила - вторым руководящим центром революции являлось Собрание делегатов секций города Парижа*. Заседания секций происходили параллельно заседаниям Тайной Директории: представители мелкой и средней буржуазии, желали опереться на санкюлотов в своей борьбе против короля, поэтому их заседания были открыты для ВСЕХ граждан, не только "активных". Помещениями, где собирались комитеты секций, часто служили комнаты на антресолях или подсобные помещения в церквях. Вскоре образовывалось Центральное бюро секций, делегаты которого собирались в ратуше. Таким образом, в Париже появился альтернативный якобинский муниципалитет... Как бы там ни было, и федераты и секции преследовали одну цель - свержение короля Франции Людовика XVI прозванного в народе «месье веТо», или «Толстый вето» - вероятно оттого, что конституцией, принятой в сентябре 1791 ему все же отводилось право накладывать вето на принятые Законодательным собранием акты. И хоть и номинально, но он все еще оставался монархом. Законодательное же собрание в конце июля-начале августа просто лихорадило: сторонники короля из группировки фельянов* изо всех сил отстаивали интересы монархии, но под давлением требований секций Парижа о свержении короля, депутаты вынуждены были одобрить петицию о всеобщем вооружении народа пиками. К утру 10 августа часть Законодательного собрания захочет подняться и идти в Тюильри с депутацией к королю, фактически на его защиту. Но жирондисты и Гора* не поддержат это предложение... Гаррет, все предшествующее время находившийся в каком-то горячечном возбуждении, подпитываемым мстительным негодованием, вдруг понял, что смертельно устал. Он не находил в своем сознании ни одного светлого проблеска, уцепившись за который, можно было бы воспрять духом. Ненависть. Сокрушительная ненависть к Де Приньену, лишившему его права на счастье, всколыхнула прежнее его юношеское презрение к порочным и лживым снобам, напялившим маску аристократизма... она опустошила его душу... вобрала ее всю - как небо высушивает и вбирает влагу, перед тем как разразиться страшной бурей. Гаррет чувствовал себя... даже не старым - древним как египетская мумия. Почти неживым... до штурма оставалось всего несколько часов. «Надо поторопиться» - подумал виконт. Они направлялись в штаб-квартиру «Народной партии», но лишь затем, что бы наскоро переодевшись и захватив оружие, присоединиться к остальным демонстрантам, уже направлявшимся к Тюильри. - Пьер, как ты думаешь, Верховное существо... это человек? - неожиданный и какой-то неуместный вопрос Антуана вывел Гаррета из апатичного состояния: - О чем ты, Тони? - виконт недоуменно взглянул на друга, который, вопреки заливистому смеху Пьера, оставался серьезным. - Ну, ты же сам говорил, - обратился Демеран к Пьеру - что старик Жан - Жак и Робеспьер тоже, имели с ним дело лично? - Ну, да... люди болтали, - Роббер снова захохотал. Он был в приподнятом настроении и взбудоражен предстоящим грандиозным событием. - Мне все равно кто нашептывает в ухо трибуну, хоть сам чёрт - Пьер закашлялся утирая глаза, - главное идеи стоящие. - Это верно - поддержал, усмехнувшись Гаррет. - Я думаю это Ле-лу-гару.* - пробормотал Тони - Кто? - удивился Гаррет. - Клыкастый оборотень! - воскликнул Пьер и гримаса отчаянного веселья снова исказила его лицо - Тони прекрати! У меня уже живот разболелся. - Ты все еще веришь в сказки, малыш? - угрюмо спросил виконт, не находивший повода для столь бурных эмоций и шуток. - Неважно, - потупившись, огрызнулся Антуан - и Гаррет решил, что его друг немного не в себе от всего происходящего, раз в его голову приходят такие нелепые мысли. А может это невыносимая духота, от которой, кажется, скоро расплавятся не только мозги, но и камни набережной? - Верно. Важен лишь результат! - виконт упрямо вскинул острый подбородок, несмотря на то, что он чувствовал себя паршиво, он все же был уверен в собственной правоте, в верности выбранного пути. Он твердо знал, что будет бороться. Совсем скоро. И знал за что - За свободу. За равенство. За братство. И эти слова отнюдь не были для него высокопарным пустым девизом. Или выдумкой прихотливого утописта. Он ценил их превыше собственной жизни. Он - отверженный собственной семьей, с детства отравленный вероломным предательством, твердо знал, что справедливость - восторжествует. Он освободит Лу и они станут жить в свободной стране, где все будут равны, как перед лицом Всевышнего, где человек человеку будет братом, и где никто не посмеет унижать достоинства другого, кем бы тот ни был по происхождению... Рваные облака, тянущие свои грязные щупальца к Парижу, между тем, остановились, словно наткнулись на какую-то невидимую преграду. Занималась кроваво-алая заря. И не оставалось никакой надежды на облегчение, в виде долгожданного дождя для города, придушенного изнуряющей жарой. Прошло совсем немного времени, с тех пор как Луиза вздрогнула, заслышав потусторонний бой сломанных часов, и вот опять звон ... звон. Со всех сторон над Парижем загромыхала какофония колоколов и барабанной дроби, а дворец содрогнулся от дикого топота тысячи ног швейцарцев, призванных королем для усиления национальной гвардии. Это случилось накануне, после дерзкой выходки санкюлотов, уже пытающихся спонтанно и неорганизованно проникнуть в Тюильри сразу по прибытию двора в Париж. Тогда Людовику пришлось постигнуть невероятное для монарха унижение - по приказу толпы облачившись в красный колпак, отхлебнуть вина из бутылки, протянутой грязным бродягой. Наблюдавший за этой сценой Наполеон Бонапарт, тогда молодой артиллерийский офицер, сказал на это приятелю: - «Наш король действительно кретин!.. Ему надо было приказать выстрелить по этим сволочам из пушки - не представляешь, как такой сброд боится грохота пушек! - «А если бы артиллеристы отказались стрелять? - спросил приятель. - «Ну тогда по крайней мере разбить бутылку о голову того говнюка, что её королю протянул.» - «Но тогда бы толпа короля растерзала.» -«В его теперешнем положении, пожалуй, лучше было бы быть убитым...» Король уже не сомневался - это бунт, но швейцарцы и национальная гвардия сумеют подавить его, без труда - вероятно, он очень надеялся на это тогда - нервно расхаживая по своим апартаментам и ощущая как через ступни вверх к щиколоткам и еще выше - к коленям проходит гулкая вибрация, создаваемая бегущими вояками. Эскадрон с пушками на Пон-Неф должен повернуть назад марсельцев, если они захотят перейти реку; эскадрон у городской Ратуши должен разрезать надвое идущих из Сент-Антуана, при выходе их из-под арки Сен-Жан, прогнать одну половину в темные кварталы восточной окраины, в другую вперед сквозь ворота Лувра. Немало эскадронов и конницы в П