нт недоуменно взглянул на друга, который, вопреки заливистому смеху Пьера, оставался серьезным. - Ну, ты же сам говорил, - обратился Демеран к Пьеру - что старик Жан - Жак и Робеспьер тоже, имели с ним дело лично? - Ну, да... люди болтали, - Роббер снова захохотал. Он был в приподнятом настроении и взбудоражен предстоящим грандиозным событием. - Мне все равно кто нашептывает в ухо трибуну, хоть сам чёрт - Пьер закашлялся утирая глаза, - главное идеи стоящие. - Это верно - поддержал, усмехнувшись Гаррет. - Я думаю это Ле-лу-гару.* - пробормотал Тони - Кто? - удивился Гаррет. - Клыкастый оборотень! - воскликнул Пьер и гримаса отчаянного веселья снова исказила его лицо - Тони прекрати! У меня уже живот разболелся. - Ты все еще веришь в сказки, малыш? - угрюмо спросил виконт, не находивший повода для столь бурных эмоций и шуток. - Неважно, - потупившись, огрызнулся Антуан - и Гаррет решил, что его друг немного не в себе от всего происходящего, раз в его голову приходят такие нелепые мысли. А может это невыносимая духота, от которой, кажется, скоро расплавятся не только мозги, но и камни набережной? - Верно. Важен лишь результат! - виконт упрямо вскинул острый подбородок, несмотря на то, что он чувствовал себя паршиво, он все же был уверен в собственной правоте, в верности выбранного пути. Он твердо знал, что будет бороться. Совсем скоро. И знал за что - За свободу. За равенство. За братство. И эти слова отнюдь не были для него высокопарным пустым девизом. Или выдумкой прихотливого утописта. Он ценил их превыше собственной жизни. Он - отверженный собственной семьей, с детства отравленный вероломным предательством, твердо знал, что справедливость - восторжествует. Он освободит Лу и они станут жить в свободной стране, где все будут равны, как перед лицом Всевышнего, где человек человеку будет братом, и где никто не посмеет унижать достоинства другого, кем бы тот ни был по происхождению... Рваные облака, тянущие свои грязные щупальца к Парижу, между тем, остановились, словно наткнулись на какую-то невидимую преграду. Занималась кроваво-алая заря. И не оставалось никакой надежды на облегчение, в виде долгожданного дождя для города, придушенного изнуряющей жарой. Прошло совсем немного времени, с тех пор как Луиза вздрогнула, заслышав потусторонний бой сломанных часов, и вот опять звон ... звон. Со всех сторон над Парижем загромыхала какофония колоколов и барабанной дроби, а дворец содрогнулся от дикого топота тысячи ног швейцарцев, призванных королем для усиления национальной гвардии. Это случилось накануне, после дерзкой выходки санкюлотов, уже пытающихся спонтанно и неорганизованно проникнуть в Тюильри сразу по прибытию двора в Париж. Тогда Людовику пришлось постигнуть невероятное для монарха унижение - по приказу толпы облачившись в красный колпак, отхлебнуть вина из бутылки, протянутой грязным бродягой. Наблюдавший за этой сценой Наполеон Бонапарт, тогда молодой артиллерийский офицер, сказал на это приятелю: - «Наш король действительно кретин!.. Ему надо было приказать выстрелить по этим сволочам из пушки - не представляешь, как такой сброд боится грохота пушек! - «А если бы артиллеристы отказались стрелять? - спросил приятель. - «Ну тогда по крайней мере разбить бутылку о голову того говнюка, что её королю протянул.» - «Но тогда бы толпа короля растерзала.» -«В его теперешнем положении, пожалуй, лучше было бы быть убитым...» Король уже не сомневался - это бунт, но швейцарцы и национальная гвардия сумеют подавить его, без труда - вероятно, он очень надеялся на это тогда - нервно расхаживая по своим апартаментам и ощущая как через ступни вверх к щиколоткам и еще выше - к коленям проходит гулкая вибрация, создаваемая бегущими вояками. Эскадрон с пушками на Пон-Неф должен повернуть назад марсельцев, если они захотят перейти реку; эскадрон у городской Ратуши должен разрезать надвое идущих из Сент-Антуана, при выходе их из-под арки Сен-Жан, прогнать одну половину в темные кварталы восточной окраины, в другую вперед сквозь ворота Лувра. Немало эскадронов и конницы в Пале-Роаяле, на Вандомской площади; все они должны идти в атаку в надлежащий момент и очищать ту или другую улицу. Все будет хорошо. Так ему доложили... Но, военный план в защиту короля полностью расстраивался: прокурор Манюэль приказал оттащить пушки с Пон-Неф и никто не решился его ослушаться. В мгновение ока дворец Тюильри оказался окружен батальонами федератов и санкюлотами. Услыхав шум, бушевавший вокруг его дворца, Людовик XVI прочел молитвы, исповедался у аббата Эбера и стал покорно ждать. Королева, дети и принцесса Елизавета беспокойно метались из комнаты в комнату, то к королю, запершемуся со священником, то в кабинет Совета, где собравшиеся министры обсуждали способы спасения королевской семьи. Чуть позже монаршая чета решила идти в Собрание и искать у него защиты и убежища. Это было грустное шествие. Король вел за руку дофина, принцесса Елизавета и совсем еще молоденькая королевская принцесса в сопровождении принцессы де Ламбаль и госпожи де Турзель перешли через сад и направились к Манежу. Королева печально оглянулась на замок, и вздохнув, опустила голову, будто пристыженная дерзкими криками патриотов. Масштабы толпы, собравшейся у стен замка к 9 часам утра, поистине впечатляли. Но она все прибывала и больше всего со стороны Карусели, где колонна Сент-Антуанского предместья двигалась по улице Сент-Оноре, а с ней ехали телеги груженые порохом и пушечными ядрами. Уход короля придал храбрости осаждавшим, которые до тех пор еще колебались, и они мгновенно ворвались в ворота. Толпа народа наполнила двор. При виде этого нашествия защитники Тюильри растерялись: у них не было командира, и никто не руководил их действиями. С четверть часа чернь уже наводняла дворец, а ни с той, ни с другой стороны не было еще произведено ни одного выстрела. Наконец прибыли марсельцы. Командующий ими Фуркье по прозвищу Американец выстроил их вокруг двора перед зданием. Народ кричал: «Долой швейцарцев!» - их заметили в окнах и внизу лестницы. Швейцарцы и национальные гренадеры вместо ответа делают руками и шляпами знаки, приказывающие толпе удалиться. Гаррет и Антуан стали свидетелями начала атаки. Они надолго задержались на мосту Пон-Наф, отчасти потому, что все улицы ведущие к Карусели оказались переполненными. Пока обе стороны обменивались издали оскорбительными жестами и криками, несколько наиболее смелых патриотов подошли к ступеням парадной лестницы, под аркады галереи. При помощи пик с крюками на конце они схватили двух часовых-швейцарцев и под общий хохот обезоружили их. Швейцарцы этого поста под командой капитанов Зюслера и Кастельберга выстроились частью на ступенях галереи, частью на крыльце часовни и дали залп по людям, схватившим двух их товарищей. Звук этого выстрела послужил сигналом к общему побоищу. Началась беспорядочная стрельба. Ядра и пули засвистели над дворцом. В воздухе мгновенно распространился едкий, кислый запах пороха. Швейцарцы, дворяне, гренадеры, все бывшие в замке люди стреляли сверху и снизу в толпу, отвечавшую пушечными и ружейными залпами. Первый залп со стороны дворца оказался губительным: марсельцы и брестцы понесли большие потери. Толпа ревела и напирала, разъяренная первобытными инстинктами - будто ополоумев от вида крови. Тела убитых нещадно топтали, а на стоны раненных никто не обращал никакого внимания. О жалости и сострадании речи не идет, если ты очутился... в аду. То, что Гаррет и Тони оказались в этот момент именно в этом месте - подойдя к замку с восточной стороны - иначе чем стечением роковых обстоятельств не назовешь. Если бы они еще на полчаса задержались на мосту Пон-Неф, все могло бы сложиться по-другому. Да, именно так - Тони, хоть и лез на рожон, никогда не прячась за чужие спины, все же обладал удивительной способностью выкручиваться из самых безвыходных ситуаций, и если Гаррет находился с ним рядом, то везение друга, казалось, распространялось и на него самого. Но в этот раз все пошло по другому - именно Тони первым заметил, что из осажденного замка каки