Глава 18. Ла-Форс.
Карлайл, всенепременно, благословил бы Небо, за эту ниспосланную милость в виде дождя. Если бы счел себя достойным, конечно. Он надеялся, что низвергающиеся на Париж потоки влаги хоть немного очистят воздух от смрада разлагающихся тел, который с каждым часом переносить было все сложнее. Вампирское обоняние... будь оно неладно. Хотя он ко многому привык за свое бессмертное существование, но сейчас этот запах напоминал о... о Смерти - смерти неоправданной, глупой, бессмысленной. И мысли о том, что Вольтури имеют непосредственное отношение, к этому тщательно продуманному массовому убийству, вызывали тошноту. Каллен был бессилен что-либо изменить, и от осознания этого факта, нервы будто закручивались в растрепанную черную воронку, поглощая его душу, в существование которой он верил, напитывая его чувствами, с привкусом горькой гнили, отнимая его силы. Крошечные сферические шарики с грохотом врезались в иссушенную землю. Карлайл мог рассмотреть каждую из них - они не были прозрачными - поверхность воды беспрерывно менялась, отражая все вокруг, жадно вбирая в себя и отдавая - в искаженном, перевернутом виде. Каждая - хрупкий, зачарованный калейдоскоп, существующий ровно столько, сколько длиться недолгий полет. Карлайл, закрыв глаза, поднял лицо, позволяя мелким колючим дождинкам разбиваться о лоб, скулы, стекать с бледных век, оставляя на щеках мокрые дорожки. Его не заботило, что ворот его рубахи и жилет на груди тут же напитались влагой, стынущей на ветру - он не ощущал холода. Потому что холод давно поглотил его. Пожрал. Вдали виднелись темнеющие пики леса, откуда он недавно вернулся, добывая еду для Гаррета. Предстояло спуститься в подземелье, но Карлайл медлил. Стоя на краю полуразрушенной звонницы, продуваемой всеми ветрами, он был не в силах побороть своих чувств. Ах, если бы можно было просто окаменеть. Застыть тут навеки бесчувственным изваянием. Оказаться ВНЕ этого всего. И все же. Карлайл медленно открыл глаза, и провел по лицу ладонью, то ли пытаясь смыть с себя несуществующую грязь, то ли снять вросшую, опостылевшую маску. Надо идти к Гаррету. Он нуждается в моей помощи. Надо. Соберись. Доктор Каллен не знал, как отреагирует новорожденный на известия о пропавшей невесте. Очевидно, что эта девушка очень многое значила в его человеческой жизни. И Карлайл сомневался. Ему не составило труда выяснить, что Антуан Демеран жив. И отыскать его в штаб-квартире «Народной партии», именно там, где указал Гаррет. Но, судя по тому, как этот молодой революционер был взвинчен - до предела, до синих бессонных кругов под воспаленными глазами, ему не удалось выполнить последнюю просьбу друга. Вчерашний вечер Карлайл посвятил наблюдениям за Тони, который метался по всему Парижу - по монастырским лазаретам, по кладбищам и набережным Сены. Бессмертный догадывался, что это могло значить. Но, он не мог просто взять и подойти к Демерану - расспросы вызвали бы множество ненужных подозрений. Значит, Луиза пропала. Если бы у Карлайла была ее вещь. Он, конечно, не Деметрий, но ориентироваться на запах при поисках чего-бы то ни было, вампиру всегда проще. А так... только словесные описания, под которые подпадает добрая половина молоденьких парижанок. И еще... надо ли сообщать Гаррету кто обратил его? Все так неоднозначно. Очень похоже на то, что Феликс все же приложил руку к исчезновению девушки, а значит, скорее всего - она мертва. Де Вержи далеко не так глуп, что бы не связать концы с концами, а это означает лишь одно - неконтролируемый гнев. Всепоглощающая ярость... Которая уничтожит его самого. Вольтури не станут церемониться с новорожденным, не станут разбираться - кто прав, а кто виноват. Аро нужен Феликс - и этим все сказано. Нет. Нельзя допустить, что бы Гаррет так глупо подставлялся. Но что же сказать ему? Озабоченность предстоящим разговором вытеснила из сознания Карлайла нудную, распирающую боль. Пожалуй, он и не догадывался, что нуждается в присутствии этого новорожденного в своей жизни отнюдь не меньше, чем тот - в его помощи. Гаррет был ему необходим. Как последний оплот человечности. Как хлипкий призрачный помост, удерживающий его на грани - практически в одном шаге от бесконечного сумасшествия. Как бальзам, излечивающий его душу. Только так - проявляя заботу и участие, Карлайл мог осилить свое бессмертие, исполненное кошмарами и невообразимой жестокостью. Бесконечный лабиринт мрачных коридоров тюрьмы Ла-Форс отразил звук размеренных, жестких шагов. Этот звук моментально встревожил «подозрительных» - из-за железных решеток выглядывали бледные напряженные лица. Истомившиеся ожиданием и неизвестностью люди остро реагировали на любой шорох, который, казалось, привносил хоть что-то, отдаленно похожее на оживление в серые, гнетущие будни заключенных. Каждому хотелось хоть какого-то конца. Пусть даже самой страшной развязки, которая позволила бы уставшим, измученным людям прекратить влачить это жалкое существование. Хотелось знать о своей участи. Тюрьма была переполнена заключенными - солдаты, спасшиеся во время резни 10 августа в Тюильри, родственники эмигрантов, журналисты, священники, аристократы всех мастей и рангов оказались согнанными, как скот в крохотные помещения. Многие были ранены, и поэтому воздух в тюрьме был тяжелым. Узникам на верхних этажах, где имелись слуховые окна, выходящие на крышу и отдушины, было немного легче. Тем же, кто прозябал в подвалах, приходилось задыхаться от тошнотворного гнилостного запаха. Поэтому «нижние» были не столь активны. Они старались лишний раз не поднимать головы от своих трухлявых тюфяков, что бы не приходилось втягивать эту гадость полной грудью. Именно туда - в подвалы спускался комендант. Его тонкие губы были сжаты и кривились от отвращения. В конце-концов он догадался прикрыть свой чувствительный острый нос надушенным батистовым платком. Он предпочитал