сам представляешь самую страшную угрозу для них! Он старался держаться поодаль. Молодая семья Демеран, получала нежданные денежные вспомоществования, которые оказывались всегда к месту. А еще - Лу скрывала это от мужа - ей приходили письма, в которых, пожелавший остаться неизвестным, доброжелатель, предупреждал ее о... да обо всем на свете - о прохудившейся крыше, об арестах - о том, что так или иначе, могло угрожать их жизни и спокойствию. Благодаря этому анониму, они даже переехали в более спокойную провинцию, покинув привычный Аррас. Но письма приходили и после. Лу, прижимала их к груди и тихо плакала, ей казалось, что она понемногу сходит с ума... а как иначе объяснить то, что она читает весточки с того света? Конечно - это был ЕГО почерк. И ничей больше. Ведь за полгода их переписки она изучила каждую крошечную завитушку... Антуан ушел из жизни в 1812 году. Хороший возраст. Хорошая жизнь - в которой была любимая женщина и обожаемый единственный сын. Он ушел тихо и легко - в полной уверенности, что взял от жизни все - везение никогда не отворачивалось от Демерана. За исключением одного единственного раза. Он и сыну всегда говорил: - Бог любит меня, Демьен. Определенно. Столько раз бывал я на волосок от смерти - и ни одной царапины! Именно тогда - после похорон, Гаррет и увидел его. Мальчика, на которого сознательно старался никогда не смотреть. Мальчика, который вырос. И стал молодым мужчиной. Демьен получил двухдневный отпуск в военной Академии, что бы проститься с отцом. Он смотрел на мир такими знакомыми, серыми, как ноябрьское небо, глазами... Гаррет оцепенел и совершенно оглушенный наблюдал, как юноша поддерживает под руку свою мать - Луиза была по-прежнему красива и стройна, «вьероуз» - как сказали бы ценители женского очарования. Увядающая роза. Конечно, еще не старая, но уже и не бутон... Гаррет не замечал ее мелких морщинок, слегка потускневших волос - она всегда оставалась для него ЕГО ЛУ - самая прекрасная. Единственная. Родная. Он смотрел вслед - отмечая, как эта утрата ссутулила ее плечи, и она с охотой принимала помощь сына, опираясь на его руку, неспешно ступая на подгибающихся, неверных ногах. Эти двое медленно удалялись по узкой тропинке от фамильного склепа. А Гаррет... он никогда так остро не чувствовал своего и ИХ одиночества. Никогда... Всегда. Теперь это будет с ним всегда. Демьен воевал. Много. И страшно. А вернувшись, неожиданно, решил стать католическим священником. Он верил, что его Ангел-хранитель не раз спасал его, отталкивая от рвущегося снаряда, закрывая от шальной пули. Ему казалось, что он даже видел его... однажды. Лу скончалась в 1846 году. Упокоилась. Гаррет надеялся, что там, где она сейчас. Где бы она ни находилась. Луиза действительно обрела покой. Вечный. О чем он не мог теперь и мечтать. Демьян ушел из жизни на тридцать лет позже матери. Из-за принятого обета безбрачия, потомства у него не осталось. Аристократический род Де Вержи. Прекратил свое существование. Прервался. Если не учитывать того факта, конечно, что один-единственный его представитель... не умрет никогда. Иногда Гаррет приходил к фамильному склепу семьи Демеран, и опираясь на холодные каменные плиты надолго застывал скорбной статуей. Разговаривал с ними. Но никогда не заходил внутрь. Не мог заставить себя. Смотреть на гробы. Представлять, что в них находится. Не хотел думать - что от тех, кого он ТАК любит остался лишь жалкий прах. Почти ничего. Не хотел. Не мог. До яростно зажмуренных глаз, до сжатых в крошево зубов. А потом, очертя голову, бросался в самую гущу борьбы. Все происходящее он теперь воспринимал совершенно иначе - Любой город, в любой стране казался ему пыльным ветхим сундуком, забитым до отказа поломанными куклами. Да. Куклами. Совсем новыми и потрепанными, средней степени изношенности - со скрипящими, но еще крепкими шарнирами и основательно побитыми молью. Всех их объединяло одно - прочные, похожие на стальные тросы, нити, прошивающие запястья, ступни, голову... Всего лишь куклы. Все, без исключения. Просто сваленные в беспорядочную кучу, перепутались-переплелись своими веревками. В один клубок. И дергают-терзают друг-друга... наивно полагая, что обладают властью. Но Кукловод один. Истинный. Страшный. Он главный антагонист в этом театре абсурда. И Гаррет знал его имя. Его проклятое имя. Но ведь, если есть Зло, должно быть и Добро? Возможно ли, перерезать эти стальные путы, что бы как в сказке - исчезло все ненужное, наносное и деревянная кукла вновь стала человеком? Гаррет верил в это. Теперь его целью было остановить это безумие, которое от Франции начало медленно, но верно расползаться по всему миру, достигнув своего апогея в России в 1917 году. Видимо у итальянцев и здесь объявились какие-то свои интересы. Попутно Гаррет уничтожал «падальщиков» - вампиров, питающихся на полях сражений. Он терпеть их не мог. Ненавидел. Первая мировая... гражданские войны... вторая мировая... Гаррет отчаянно искал возможность избавить людей от кровавых прихотей «серого кардинала», который стоял за спиной каждого деспота, проливающего реки крови. Направлял. Гаррет олицетворял сопротивление. Контрреволюцию. Извечную оппозицию правящему клану вампиров. Но, силы были, явно неравны. Люди, отчего-то быстрее проникались фальшью, идеями о превосходстве одной расы над другой или же развращающими призраками Свободы. С превеликим удовольствием купаясь в крови. Окуная Землю в разрушительное, адское безумие. Почему? Ответа на этот вопрос Гаррет не знал. Может быть, Каллен знает? С Карлайлом он больше не встречался, хотя знал, что ему, вроде, удалось создать свой клан. Значит, Он ушел-таки от Вольтури. Смог. Единственный, кто пришел на помощь. Друг? Свидетель его смерти. Его любви. Его истории. Гаррет был уверен, что когда-нибудь - когда боль хоть немного отпустит, он найдет в себе силы для встречи с ним. Но не сейчас. 2012г. Штат Вашингтон. Окрестности г. Форкс. Особняк Калленов. 48 часов до прихода Вольтури. -Значит, союз человека и вампира, все же возможен? - спросил Гаррет, и Карлайл уловил невероятное напряжение в его голосе. - Да, но обращение Беллы было непреложным условием Вольтури. Гаррет замер на ступеньке, на полпути к кабинету Карлайла. Его рука сжала изящные кованые перила до металлического скрипа, а глаза приковались к большой картине в золоченом багете. - Проклятые итальяшки! - прошипел он не сводя, пылающих ненавистью глаз, с надменных фигур, изображенных с невероятной натуралистичностью. За огромным панорамным стеклом, позади него, прямо на лужайке перед домом, Эдвард разговаривал о чем-то с этим огромным индейским парнем. Тот сосредоточенно хмурил брови, прижимая к себе маленькую девочку, которая удобно устроилась на руках этого великана, доверчиво обнимая его мощную шею. Гаррет оглянулся и вдруг произнес: - Знаешь, Карлайл, а ведь у меня был сын. Демьен. Каллен застыл у двери. Его совершенная память мгновенно воскресила то непонятное состояние Луизы, которое он опрометчиво принял за аритмию. Теперь он осознал, что этот странный сердечный ритм - перебиваемый быстрыми, легкими толчками - будто трепетом невесомых крыльев крохотной пташки - было ни что иное, как новая, зарождающаяся в ее теле жизнь. - Вот как? - Карлайл улыбнулся, но улыбка эта вышла печальной. Он не нашелся что больше сказать... Что это самое большое счастье - продлиться в собственном ребенке? Это несомненно... Но что может быть страшнее осознания того, что ты, однозначно, переживешь свое дитя? Увидишь, как плоть от плоти твоей - стареет и угасает? Умирает? - Да. - Гаррет тоже улыбнулся, все же это воспоминание было для него светлым и радостным. Похоже, он многое пережил и осознал в своем бессмертии. - Расскажешь мне о нем? - Карлайл гостеприимно распахнул двери своего кабинета, приглашая Гаррета войти, - у нас есть еще немного времени. - Конечно. А потом он увидел ЕЕ. И бесконечное, черное отчаяние, которое выжимало из него все силы, оставляя лишь непомерную, дикую усталость - вдруг отступило. Не совсем, конечно. Оно все еще колыхалось за его спиной, будто чужая тяжелая мантия, оттягивающая плечи, но он понял, что есть что-то в этом взгляде, в этом непри