он проходит сквозь стены выдоха -
этот плющ по решетке вьющийся,
этот хмель тихим шагом вкрадчивым,
этот тирс, посох твой скрывающий...
Ты сняла одежды, царица,
чтоб себя утаить -
я знаю.
Ты впустила его, царица,
чтоб себя не раскрыть -
я знаю.
(Темный сад есть тому свидетель!)
Ты искусно лицо скрывала
в поцелуях его, царица.
Ты свое золотое имя
до зари защищала в ласках,
чтоб навеки пребыло в тайне,
о, твое золотое имя.
Темный сад есть тому свидетель -
ты невинна теперь царица!
Ты сокрыла себя той ночью!
Кто в вину тебе то поставит,
пусть приходит - ни в полдень, ни полночью
между узкою тенью и радостью...
* * *
Царице полночью не спится,
Она прядет на прялке птицу.
И сад проснувшийся февральский
все рвется, путается в прялке...
Набухли почки, звуки, краски,
и под парчой соски набрякли.
Царице полночью не спится -
она прядет на прялке лица,
и сад проснувшийся царицын
все длится, длится, голубится...
И вглубь, и ввысь поет драконом,
и вглубь, и ввысь клубится косо
от корневища, над которым
и тьма, и свет совьются в кольца,
плывя по кругу и спирально,
как будто чаши на пирах, но...
Царице полночью не спится -
она прядет мои страницы,
где свет и тьма в горячей взвеси
семи глубинных поднебесий...
Сама собой поется прялка,
сама собой прядется птица...
Одежды белые спирально
скользят с полуденной царицы.
И сад запущенный -
павлином
косится
зимним
черно-белым...
Царица спит. Она невинна.
Она прядет на прялке тело.
* * *
И пространство из тихого сердца растет,
словно долгий тростник,
и шуршащий, и полый
изнутри...
Мы одни
изнутри и извне
в тишине
наших уст, наших глаз, наших душ...
Этот сад -
сад сплетения рук,
сад сплетения ног
и полночной тропы,
уводящей за вздох,
за черту...
Нет пространства -
расстаться.
Лишь разнимешь объятья - и снова
почти запредел.
Нет пространства иного,
чем сад наших тел,
что взрастила душа
и ушла...
Только яблоки катятся вслед ей из сада,
настигая, сбивая с пути.
А куда ей идти?
Возвращайся ты в сад наших тел,
изумленная нашей любовью душа.
Посмотри-ка, луна уж взошла.
Посмотри-ка, уж ангел взлетел...
* * *
Здесь, в этом доме придорожном,
корнями львиными поросшем
и на себе взрастившем рай...
Здесь, в этом доме окаянном,
насквозь прожженном соловьями,
открыл охоту вечный май.
И вот поныне, посегодня
за соловьем идет погоня
во мне - до самых тайных тайн -
срывая все, вздымая локти,
за соловьем - все рвутся когти
сквозь онемевшую гортань.
А он - насквозь -
навылет -
бьющий,
вдоль позвоночника поющий,
вдоль горла - падающий...
вверх!
Вдоль сердца - падающий...
мимо!
И в твердой одури жасмина
вдруг цепенеющий, как грех.
А тени всех крылатых кошек
холодным пламенем по коже -
вокруг и между, и насквозь -
в погоне за последним стоном!..
Здесь, в этом тереме сосновом,
скрипящем, как земная ось,
здесь наша страсть над миром целым
кружила кошкой очумелой
на всех двенадцати крылах,
и по ступеням деревянным
несла в подарок соловья нам
в кровавых стиснутых зубах.
* * *
Никто не ведает в доме
бездны такой напасти!
Жгучую, словно огонь, мне
нить повяжи на запястье.
И больше не озирайся -
мимо иди, мимо!
Знай, что и в кущах райских
корни горят у жасмина!
Там, где лежали двое
навзничь, ничком и настежь... -
на небесах, на воле
в солнечное ненастье.
Ад - это все воочью,
Рай - это все едино!
Если и днем, и ночью
корни горят у жасмина.
* * *
А в этот птичий перелет
я вовсе голову теряла,