О том еще…
О, кто бы ни писах… -
Монах Евстафий плачет до зари,
Что увенчались так его труды,
Что аки червь он истину проник…
И он попал в небесные сады,
Где все плоды червивы на язык.
И он заплакал праведный тогда:
«Ведь этот сад, о Господи, мой стыд!
Червивая течет в саду вода
И солнце червоточиной сквозит»
Куда глаза глядят, пошел монах.
Три дня он шел и ночи тоже три.
И ягоды нашел он в небесах
С горячей твердой косточкой внутри.
Попробовал на зуб и сплюнул… и…
Сглотнул слюну, совсем лишившись сил:
«Все это страсти тайные мои,
Что от тебя я, Боже, утаил!
Пошто их червь постылый не сразил?!
Пошто, Господь, ты этот срам призрел?!»
А ягоды горели в небеси,
И косточка твердела в янтаре.
Такие вот дела на небесах…
О том не нам судить… и никому…
Евстафий просыпается в слезах,
Счастливый, сам не зная, почему.
***
О, следи же за мною,
мой взгляд…
Нет не прямо!
Левее…
Правее…
Где в саду раскрывается сад,
Как жемчужный
жасминовый веер.
И вдоль ветра…
вдоль кожи…
вдоль пят
Золотые объемные тени,
Словно руки Господни, скользят,
С тайноликих моих сновидений
Потемневший снимая оклад.
О, иди же за мною, мой брат!
Нет, не прямо – все мимо и мимо!
Я люблю, потому что любима
Тем кустом богоносным жасмина,
На восток раскрывающим Имя
И скрывающим грешных сто крат.
И укрыться меж нами он рад –
Между светом и самосожженьем,
Где из пепла восстала уже я,
И в саду раскрывается сад
Всеблаженным кустом утешенья.
Это Он!... И еще Он – дитя…
Все играет он веером сада
На качелях-весах бытия…
И касается ласточка взгляда
Легкой чаши весов забытья –
И не вспомнить грехов… А ведь я
Так была перед ним виновата!
Но смеется в жасмине дитя,
Утешая пришествием сада.
Предлагая войти навека
В этот сад, почему-то китайский,
В эти ивы немыслимой ласки,
Где навек отражает река
Не предавших, парящих и спящих,
И предавших, не спящих, парящих,
В раскаленном жасмине горящих…
Это ад! – говорят, - Это ад!
И не знает никто из пропащих,
Что в аду раскрывается сад
Богоносным кустом
райской чащи.
***
Скользит по небесам…
по снам отлого…
Крадется по слезам,
по красным глинам…
И всякое дитя – оно от Бога.
А это… -
от жасмина…
Смотри – едва проснулся сад в апреле.
Смотри – у наших ног следы сгорели,
А это верный знак – неверной цели –
Скользить по небесам…
по снам отлого…
Стелиться по слезам,
по кромке света…
И всякое дитя – оно от Бога.
А это?..
* * *
На багряные пляжи
Опускается мгла
Там, где вестник мой младший
Омывает крыла.
Не припавшие к чаше,
Мы с тобою одни…
Там, где вестник мой младший
Омывает ступни.
Вот и кончилось время,
Вот и кончился сад.
На исходе творенья
Разломился гранат.
Все четыре заката
Оползают вдоль спин.
Как в разломе граната
Безмятежно мы спим.
Как в разломе граната –
Алых лестниц подъем.
По закатным, багряным
Мы ступеням идем.
Ни восставших, ни падших –
Лишь один черновик,
Там, где вестник Твой младший
Возвращает мне лик.
***
Этот миф, рассеявшийся пылью,
Тайной не делившийся ни с кем…
И горят, горят на солнце крылья
Ангелов, играющих в песке.
Это все младенческие игры:
Там – в часах песочных –
город был.
Ты взгляни, весь мир – всего лишь вихри,
Поднятые взмахами их крыл.