Он замолчал и уронил голову на ладони, потом провел ими по лысине, как будто пытаясь пригладить несуществующие волосы.
— Я чуть не намочил штаны, — продолжал он. — Мне не стыдно в этом признаться, мистер Паркер. Я не тот человек, которого просто напугать, и много раз сталкивался со смертью, но его взгляд, ощущение его рук на теле, его ногтей... это было выше моих сил.
Он вытащил меня из багажника — он силен, очень силен — и потащил по земле. Мы находились в темном лесу, а над верхушками деревьев виднелись очертания высокого строения. Дверь открылась, и он втащил меня в помещение с двумя комнатами. В первой стоял стол со стульями, больше ничего, а деревянный пол покрывали пятна засохшей крови. По дороге он взял со стола коробку с отверстиями в крышке. Стены второй комнаты были облицованы кафелем; в ней находились грязный сломанный унитаз и старая ванна. Он положил меня в ванну и еще раз ударил по голове. Пока я лежал оглушенный, он разрезал мою одежду ножом так, что вся передняя часть тела, от шеи и до лодыжек, была оголена. Он понюхал свои пальцы, мистер Паркер, и заговорил со мной. «От вас пахнет страхом, мистер Шайнберг», — вот все, что он сказал.
Магазин вокруг нас отошел на второй план, шум улицы затих, а солнечный свет потускнел. Сейчас существовали лишь голос Мики Шайна, затхлый запах старой лачуги и дыхание мистера Падда, который сидел на ободке унитаза и открывал крышку своего ящика.
— В коробке лежали стеклянные сосуды, большие и маленькие. Он достал один и поднес ее ко мне. Этот был узким, с маленькими дырочками на крышке, а внутри я увидел паука. Ненавижу пауков. Всегда ненавидел, еще с детства. Там сидел маленький коричневый паук, но мне, лежащему в ванне и вдыхающему запах собственного пота и страха, он показался восьмилапым монстром. Мистер Падд, ничего не сказав, встряхнул склянку, открутил крышку и высыпал содержимое мне на грудь. Я пытался стряхнуть его, но он зацепился за волоски на моем теле и, мне показалось, укусил меня. Брякнуло стекло, и следующий паук упал рядом с первым, а потом и третий. Собственные крики я слышал как бы со стороны, словно их издавал не я. Всем, о чем я мог думать, были пауки.
Потом мистер Падд щелкнул пальцами и привлек мое внимание. Он доставал емкости из коробки и держал их передо мной, чтобы я видел что внутри. В одной к донышку прижимался тарантул. В другой под лист залезла «черная вдова». В третьей подергивал хвостом скорпион. Он наклонился вперед и прошептал мне на ухо: «Кого же вы выберете, мистер Шайнберг?» Но он не выпустил их. Вместо этого он убрал склянки обратно в коробку и достал из внутреннего кармана конверт. В конверте лежали фотографии: моя бывшая жена, сын, дочери и маленькая внучка. Это были черно-белые фотографии, сделанные на улице. Он показал мне каждую по разу и убрал их обратно.
«Вы станете предупреждением, мистер Шайнберг, — сказал он. — Предупреждением для тех, кто думает, что может подзаработать на мне. Может быть, вы сегодня выживете, а может, и нет. Если да, то возвращайтесь в свой цветочный магазин и забудьте обо мне, тогда я не трону вашу семью. Но если вы захотите снова найти меня, то эта милая малышка — кажется, ее назвали Синтия, не так ли? — так вот, она будет лежать там же, где сейчас лежите вы, и то, что случится с вами, случится и с ней. И я вам обещаю, мистер Шайнберг, она не выживет».
Затем он поднялся, встал возле моих ног и вынул пробку из ванны.
«Приготовьтесь завести новых друзей, мистер Шайн», — прошептал он. Я посмотрел вниз и увидел пауков, выползающих из воронки. Казалось, их там сотни, и все они одновременно борются друг с другом. Многие из них уже погибли, но их вынесло наружу общей волной.
Я отвернулся от Мики, отвлекаясь на воспоминание из детства. Однажды со мной проделали нечто подобное, когда я был мальчишкой: человек по имени Папаша Хелмс мучил меня красными муравьями за то, что я разбил окно. Папаша Хелмс уже умер, но на какой-то момент его дух злобно смотрел на меня из прошлого глазами мистера Падда. Кажется, Мики уловил тень этого воспоминания на моем лице, когда я снова взглянул на него, потому что его голос стал более мягким. Похоже, он уже не злился на меня из-за того, что я с помощью Аль Зета принудил его сделать это признание.