Дети были последними. Они почувствовали, что-то не так, происходит что-то такое, чего не должно случиться, но все же последовали за проповедником к озеру, где для них уже были вырыты могилы. Воды озера были спокойны, а дети очень послушны, как бывают послушны, только дети.
Они тоже опустились на колени для молитвы, деревянные таблички на их шеях тянули к земле, веревки резали кожу. Им было велено держать руки перед грудью, скрестив большие пальцы рук, что они и сделали, но Джеймс Джессоп обернулся и взял свою сестру за руку. Она начала плакать, и он сильнее сжал ее руку.
— Не плачь, — сказал он.
Тень накрыла его.
— Не...
Я почувствовал холод в правой руке. Джеймс Джессоп стоял рядом со мной в тени пожелтевшей березы, его маленькая рука обхватила мою. Свет отражался от единственного стекла его очков. Из-под накрытого тентом места появились две фигуры, несущие на носилках следующий небольшой мешок.
— Они собираются увезти тебя отсюда, Джеймс, — сказал я.
Он кивнул и пододвинулся ближе, от его присутствия по моей ноге и ребрам разливался холод.
— Это было вовсе не больно, — сказал он, словно хотел успокоить. — Просто стало темно.
Я был рад, что он не почувствовал боли; попытался сжать его руку, чтобы подать ему знак, но рядом ничего не было, кроме холодного воздуха.
Он посмотрел на меня снизу вверх:
— Мне пора уходить.
— Я знаю.
Его единственный глаз был карим с желтыми крапинками в центре, исчезающими, как при затмении луны, в темных зрачках. Я видел отражение своего лица в его глазе и стекле очков, но не видел самого себя. Это выглядело так, будто бы я был бесплотным духом, а Джеймс Джессоп — существом из плоти и крови.
— Он говорил, что мы плохо вели себя, но я никогда не вел себя плохо. Я всегда делал то, что мне велели, до самого конца.
Капля холодной воды скатилась с моих пальцев, когда он отпустил мою руку и направился обратно в глубь леса; он высоко поднимал колени, чтобы не порезаться о листья осоки и не запутаться в траве. Я не хотел, чтобы он уходил. Хотел утешить его. Понять.
Я окликнул его по имени. Он остановился и оглянулся, уставившись на меня.
— Ты видел Даму лета, Джеймс? — спросил я.
Слеза покатилась по моей щеке и задержалась на губах, я слизнул ее.
Он кивнул с серьезным видом.
— Она ждет меня, — сказал он. — Она собирается отвести меня к остальным.
— Где она, Джеймс?
Джеймс Джессоп поднял свою руку и указал в темноту леса, затем повернулся и ушел: заросли кустов сомкнулись за его спиной, и я больше не мог его видеть.
Глава 19
Я поехал обратно в Уотервилл, чтобы встретиться с Эйнджелом и Луисом; мою руку все еще покалывало от прикосновения призрака ребенка. Озеро Святого Фройда казалось неописуемо пустынным. Я все еще слышал вопли птиц, звенящие у меня в ушах, непрекращающийся хор стенаний по умершим. Образы хлопающей на ветру парусины, груд земли, холодной воды, потемневших от времени костей теснились в моем мозгу, пока не слились в единую картину. На этом фоне Джеймс Джессоп удалялся в чащу леса, где невидимая женщина в летнем платье ждала, чтобы увести его отсюда.
Я почувствовал прилив благодарности к той, которая ждала его на краю тьмы за то, что ему не придется проделывать этот путь в одиночестве.
И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.
В Уотервилле я припарковал машину около магазина «Эймс» и стал ждать. Прошел почти час, и вот, наконец, из-за поворота на главную улицу появился черный «лексус» и остановился в дальнем ее конце. Я видел, как Эйнджел выходит из машины и спокойно двигается к углу Главной улицы и Темпл-стрит, затем сворачивает к тыльной стороне здания штаб-квартиры Братства на перекрестке около китайского ресторана «Хайнаньские легенды», убедившись предварительно, что на улице никого нет. Я запер свой «мустанг», встретил Луиса, и мы вместе пошли по Темпл-стрит, чтобы присоединиться к Эйнджелу. Он вручил каждому из нас по паре перчаток. Рукой в такой же в перчатке он уже придерживал только что открытую дверь.
— Думаю, мне придется внести Уотервилл в список мест, где я не собираюсь жить на пенсии, — заметил Эйнджел, когда мы вошли в здание. — После Боготы и Бангладеш.
— Я передам эту печальную новость чиновникам Торговой палаты, — ответил я ему. — Не знаю, как они это переживут.
— Ну, а где ты планируешь поселиться на пенсии?
— Возможно, я не доживу до того момента, когда это станет актуальным.
— Парень, ты все правильно понимаешь, — заметил Луис. — Старуха с косой, возможно, уже внесла твое имя в список номеров, по которым следует дозваниваться в ускоренном режиме.
Мы последовали за Эйнджелом вверх по застеленной тонкой ковровой дорожкой лестнице, пока не уперлись в деревянную дверь с небольшой пластиковой табличкой, привинченной на уровне глаз. На ней была простая надпись: «Братство». На правом косяке оказалась кнопка звонка на случай, если кто-нибудь проскользнет через парадный вход мимо мисс Торрэнс, которая кидалась на посетителей, как голодный ротвейлер. Я вытащил свой портативный фонарик и посветил в замочную скважину. Конечно, пришлось принять определенные меры предосторожности, обернув стекло фонарика полупрозрачной лентой так, чтобы остался только узкий лучик света размером с монетку. Эйнджел вынул из кармана отмычку и в пять секунд открыл дверь. Внутри свет с улицы освещал приемную с тремя пластмассовыми стульями, деревянным столом с телефонами и книгой для записей. В углу стоял шкаф для документов, по стенам были развешаны картинки, изображающие рассвет, маленьких деток и голубей.
Эйнджел покопался в замке шкафа и, когда тот щелкнул, вытащил верхний ящик. Посветив фонариком внутрь, он увидел стопки трактатов, опубликованных самим Братством, и других, которые, видимо, были одобрены Братством. Среди них были: Христианская семья; Разные нации — разные правила; Враги человечества; Евреи: Правда о «богоизбранном» народе; Убийство будущего: Данные об абортах; Папочка больше не любит меня: Развод и американская семья.
— Взгляни-ка на это, — сказал Эйнджел. — Естественное право — неестественные действия: Как гомосексуальность отравляет Америку.
— Может быть, они учуяли твой лосьон после бритья, — ответил я. — Есть там еще что-нибудь в других ящиках?
Эйнджел быстро просмотрел их.
— Да нет, все то же самое.
Он открыл дверь в центральный офис. Эта комната оказалась обставленной более элегантно, по сравнению с приемной. Стол был значительно более дорогостоящим, позади него стоял стул с высокой спинкой, обтянутый кожзаменителем; два диванчика из того же материала стояли у стены, между ними располагался журнальный столик. Стены украшали фотографии Картера Парагона в разной обстановке, обычно в окружении людей, которые не находили ничего лучшего, как сиять от счастья, стоя с ним рядом. Солнечный свет постоянно падал на эту стену, поэтому некоторые фотографии выцвели или пожелтели по краям, а слой пыли дополнял и без того тусклую картину. В углу, под богато орнаментированным крестом, стоял другой шкаф для документов, более прочный и солидный, чем в приемной. Эйнджел открыл его лишь со второй попытки, но, когда он проделал это, его брови поползли вверх от удивления.
— Что там? — спросил я.
— Взгляни сам, — ответил он.
Я подошел и посветил фонариком в открытый ящик. Он был пуст, если не считать толстого слоя пыли. Эйнджел вытащил следующие ящики, но только в самом нижнем нашлось хоть что-то: бутылка виски и два стакана. Я задвинул ящик и снова выдвинул один из верхних: здесь была только пыль, и она лежала уже долгое время.
Разве что это особая, священная пыль, которая объяснит, почему ее запирают на замок, — предположил Эйнджел, — или здесь просто ничего нет и никогда не было.
— Это лишь фасад, — сказал я. — Все это заведение — только фасад.