– Не вызовут.
– Вызовут.
– Они врут. У них нет для этого возможностей. Сотни миллионов уже больны, скоро будут миллиарды. Это чудо, что для меня нашлось место в больнице.
– Но ведь есть очередь!
– Нет никакой очереди. Они так говорят, чтобы избежать беспорядков. Вот и все. Но долго им не удастся обманывать. Обещай, что больше не пойдешь туда.
– Ты же знаешь, я не могу этого обещать.
– Все в отчаянии. Все сходят с ума. Некоторые думают, что лекарство есть, но правительство его скрывает, чтобы сократить численность населения. В новостях сообщили, что на Западном побережье царит анархия. Скоро беспорядки начнутся и у нас.
Она сжала его руку.
– Не важно. Я не сдамся. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы у нас появился хоть крошечный шанс.
– Какой шанс? Ты хочешь, чтобы наши тела заморозили? Но это ложная надежда. Какой смысл?
– Они нас заморозят. Когда-нибудь лекарство будет найдено.
Он хрипло рассмеялся:
– Лекарство? Кто его найдет? Никто не переживет эпидемию. При таких темпах все погибнут за год.
Она рассказала ему о компании «Гедехтнис». Об их грандиозном плане. О необычных детях, которых они создали. Эти дети смогут сотворить чудо, когда вырастут.
– Ничего не получится, – вздохнул он. – Мы все испортим, как портили до сих пор. Мы раздолбали наш мир.
Часть 1
МИР
ПАНДОРА
Замечательное выдалось воскресенье. Мы прогуливаемся по парку, говорим о солнечных берегах, о тенистых деревьях и яхтах, скользящих по водам Сены. Безграничное блаженство и отдохновение. Влюбленные парочки смотрят на воду, семьи веселятся, устроив пикник на открытом воздухе, никто никуда не спешит. Под ногами зеленая трава, над головой голубое небо. В моих венах пульсирует Конец Света, но я еще не знаю об этом.
Мальчик в костюме девятнадцатого века как будто проплывает мимо меня. Его образ искажается не от скорости, он идет так же, как и я, не быстрее. Правда, образ этот нельзя назвать образом мальчика в буквальном смысле, скорее это набор ярких точек, имеющий форму мальчика. Создается впечатление, что атомы его тела можно видеть невооруженным глазом. Он улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. Мальчика переполняет радость и весна, он похож на одного из футболистов, которых я тренировала, когда сама была такой же юной, как он. За ним скачет такой же точечный Лабрадор, он останавливается посмотреть, как его точечный хозяин наклоняется и срывает такую же точечную лилию. На расстоянии все выглядит вполне привычно, но, подойдя ближе, видишь окружающее в истинном свете. В большинстве доменов этого не происходит, там иллюзия жизни практически абсолютна.
Шампань машет мне рукой. На ней дорожное платье с вышивкой, кружевная косынка, нарядная шляпка, в руках – зонтик. Я в своем потрепанном пальто из искусственной кожи, синих джинсах и с серебряным пирсингом на бровях выгляжу полным анахронизмом. Однако в окружающий нас мир не вписываемся мы обе, поскольку только мы не распадаемся на точки при близком рассмотрении. У нас наши прежние лица, те, что нарисовали художники и вложили в компьютер программисты, когда наши настоящие тела спали беспробудным сном.
– Ты все сдвинула, – сказала Шампань.
– Заметила. Тебе нравится?
Она хмыкнула.
– Пока не могу сказать. Скажи лучше, как ты это сделала.
– Немножко поэкспериментировала с цветом, сделала менее живописным, – ответила я, передавая ей бутылку божоле, которую припасла специально для этого случая. – Ты же искусствовед, поведай мнение специалиста.
– Здесь еще что-то не так.
– Точно, я отключила автоматическую композицию. Когда поворачиваешь голову, точки, из которых состоят все персонажи, перемещаются, чтобы подстроиться под новый угол зрения. И куда бы ты ни смотрела, создается идеальная картинка в стиле пойнтилизма.
– Теперь они больше похожи на нормальных людей.
– Верно. Тебе не понравилось?
– С чего ты взяла? – Она улыбается и вынимает из бутылки пробку. – Ты слишком чувствительная, Пандора. Не нужно так волноваться о том, кто что думает.
– Почему ты решила, что меня это волнует? – удивилась я, взяв у нее бокал вина. – На здоровье.
– Да, на здоровье.
Мы чокаемся и пьем за вторую половину нашей жизни: за восемнадцать лет потрясающей и ужасающей свободы. Сегодня годовщина того дня, когда ложь, наконец, была раскрыта. В тот день восемнадцать лет назад мы узнали, кто мы, где находимся и зачем. Поэтому для нас это как бы день рождения.
– Хорошо, – говорит она о вине.
Да, это действительно так: вино довольно крепкое, не слишком сухое, конечно, оно и в подметки не годится «серьезным» винам, которые она любит. Пусть сама наслаждается букетом из дуба, ягод и орехов, благодарю покорно.
Я рассказываю, как создавала этот божоле, но ей неинтересно.
– Мы обязательно выпьем по-настоящему, когда ты приедешь, – прерывает она меня.
Я немножко пугаюсь, ведь меня ожидает рислинг двадцатилетней выдержки, который она недавно обнаружила в баварском пабе. За эти годы она заполнила подвалы своего дома самыми разными образцами вин, и ей позавидовал бы самый тонкий коллекционер и ценитель. Роясь в запасах давно умерших людей, словно мародер, она добывала эти экземпляры. Мы все мародеры, мы предаемся этому занятию, считая его как бы платой за ту работу, что выполняем.
Я занимаюсь вопросами чисто техническими, чиню, если что-то поломается. Я отвечаю за энергоснабжение, коммуникации и компьютерные системы, а также за ВР и подобные неорганические технологии. Я не отвечаю за клонирование и воспитание клонов. Я не смогла бы заниматься тем, чем занимается Шампань. Я выбрала себе именно эту работу, потому что…
– Прости, Пандора. Одно срочное дело требует твоего вмешательства.
– Оно не может подождать? Я как раз сейчас рассказываю одну историю.
– Я вижу. Еще я вижу, что ты рассказываешь ее неверно.
– Ну вот, начинается.
– Тебе следует начать раньше, с момента, когда вы поняли, что мир, в котором вы живете, нереален.
– Это моя история, Маласи, и я рассказываю ее, как хочу. Дай мне минуточку, ладно?
– Ладно, даю тебе еще три минуты, потом нам нужно поговорить.
– Значит, три. Теперь убирайся, не мешай рассказывать.
Я выбрала именно эту работу, потому что не могу оторваться от прошлого. Я выросла в фальшивой Бразилии и фальшивой Америке, а проснулась в Бельгии, настоящей Бельгии, и узнала, что все мои самые страшные кошмары сбылись.
Когда дети были маленькими, мы обучали их следующему:
Однако возня с детьми не для меня: сама мысль – привести детишек в мир, каким он стал сейчас, – меня ужасает. Мне значительно проще работать с компьютером и держаться поближе к моей прошлой жизни, поддерживать и совершенствовать Глубокую виртуальную реальность, в которой я выросла. В реальной жизни я только навещаю своих племянников и племянниц. Я – их любимая тетя, я люблю их, потому что не я за них отвечаю. Во всяком случае, не в такой степени, как Исаак, Вашти и Шампань.