Тут он сделал паузу. Это «допустим» было похоже у него на какой-то сочный фрукт, который он секунду держал перед слушателями, прежде чем выдавить сок.
– …допустим, что эти космические лучи идут к нам с Марса!
– Я же вам говорил, что они идут со всех направлений, – сказал старый профессор.
– И в том числе от Марса. Да. От Марса, от этого дряхлого, старшего брата Земли. От Марса, где разумная жизнь шагнула далеко за пределы того, что когда-либо знала наша планета. С замерзающего, истощённого, погибающего Марса. Быть может кто-нибудь из вас читал книгу «Война миров», не помню кто её написал: Жюль Верн, Конан Дойль или кто-то ещё из этих парней. Там рассказывается, как эти марсиане вторглись на землю, хотели её колонизировать и истребить человечество. Безнадёжная попытка! Они не выдержали нашего атмосферного давления, силы земного притяжения, а прикончили их бактерии. Это было безнадёжно с самого начала. Единственная невозможная вещь в этой истории заключается в том, что нельзя представить, чтобы марсиане могли оказаться подобными дураками и попытаться сделать что-нибудь в этом роде. Но…
Он поднял руку и помахал ею в воздухе, довольный возникшей у него мыслью.
– Допустим, они скажут: давайте начнём изменять жизнь на земле; давайте переменим её; займёмся человеческим характером и мозгом и переделаем их на марсианский манер; давайте прекратим рождение детей на нашей гадкой маленькой старой планете и переделаем людей настолько, чтобы они фактически стали нашими; пусть они будут нашими детьми по духу! Понимаете? Марсианские умы в созревших земных телах. И вот они начинают стрелять в нас этими космическими лучами! И наконец, – сказал этот грубоватый человек, чуть не захлёбываясь от возбуждения, – наконец, когда они сделают мир марсианским…
– Первый раз слышу такую чепуху, – сказал старый профессор и поднялся, чтобы уйти. – Я ведь сказал вам, что эти лучи идут со всех направлений.
– Сегодняшние шутки могут стать фактами завтрашнего дня, – сказал Фоксфилд.
– Но скажите мне, – сказал адвокат, тоже несколько взволнованный своей странной идеей, – есть ли какие-нибудь данные, подтверждающие это? Вообще какие-нибудь данные? Например, заметно ли увеличение числа капризов природы и уродов за последние несколько лет?
– Только недавно начали делать попытки собрать статистические сведения о ненормальностях и мутациях, – сказал Фоксфилд. – Уродства обычно замалчиваются, в особенности человеческие уродства. Даже животноводы как-то стыдятся их, а дикие животные инстинктивно убивают странное потомство. Всякое живое существо, по-видимому, стремится иметь нормальное потомство. Но по фруктовой мухе и растениям мы знаем, что происходят значительные изменения, – гораздо большие, чем думают обыватели.
Направляясь из Планетарного клуба домой, мистер Джозеф Дейвис как будто видел и слышал эти космические лучи, поющие, как стрелы, в окружающем его мире. Вы могли бы завернуться в свинцовую оболочку, и всё же они продолжали бы проникать к вам, как сказал старый профессор.
[3]
Почти невозможно проследить, каким образом эта мысль о том, что человечество, подстёгиваемое космическими лучами, вступило в период генетических изменений, просочилась в сознание публики из умов людей, впервые открывших её, – Лэдлоу, этого грубоватого человека в Планетарном клубе (для которого она была мимолётным капризом фантазии), мистера Дейвиса (первым принявшим её всерьёз), доктора Полдмана Стэддинга и профессора Эрнста Кеппеля. Но несколько недель спустя в «Уикли рефрешер» появилась статья известного и замечательного популяризатора научных вопросов Харолда Ригами, в которой он «взял быка за рога».
Харолд Ригами был существом особой породы, у него был ум, который не столько действовал, сколько реагировал. Он был природным ультракритиком. Он не верил ничему, в том числе и собственному неверию.
Он отличался возмутительным свободомыслием по отношению ко всяким неортодоксальным экстравагантностям. Он ненавидел догму и был полон веры. Он всегда был занят попытками примирить науку с религией, медицину с христианством, идеализм с материализмом, и эта склонность к примиренчеству завоевала ему обширный круг последователей из читающей публики, которая жаждала сохранить душевный мир среди огромных, опасных, и иногда слишком острых и противоречивых идей нашего современного мира.
«Нам говорят учёные» – было одной из излюбленных фраз Харолда Ригами. Он писал о «многочисленных попытках», которые, по его словам, делались для того, чтобы «найти коды» сверхземных излучений, и о растущем убеждении учёных всех сортов, мастей и величин, о настойчивых попытках привлечь наше внимание, идущих из-за пределов нашего мира.
«Настоящее столетие, – писал Харолд Ригами, – уже сильно опередило своего предшественника. То был Век Изобретений, это – Век Открытий. Шестнадцатое столетие было веком земных открытий, наш век – это век внеземных открытий. Бессмертие души, или во всяком случае посмертное существование, – это уже почти экспериментально доказанный факт, и теперь мы имеем самое убедительное доказательство того, что человек не одинок на своей планете; он может оказаться гражданином обильно населённого космоса.»
[4]
В Америке открытие о вмешательстве марсиан приняли крайне недоверчиво. Статьи Ригами везде обсуждали, и никто им не верил. Неправильно думают, что американцы легче поддаются новым идеям, чем англичане. Правда, они не против конкретных понятий. Понятие – другое дело. Понятие – это вещь, которой можно оперировать. А идея, общая идея имеет обыкновение брать над вами верх и подчинять вас себе, и свободный ум ни за что на это не согласится. Столкнувшись с идеей американец говорит: «О, да!» или «Да что вы!» Англичанин же говорит: «Не думаю», а на более высокой социальной ступени: «Пусть болтают на ветер!»
Но американец не обладает английской способностью игнорировать. Сказав: «Да что вы!» или: «О, да!» и убив идею американец с готовностью принимается ругать покойника. Его любовь к карикатурам и преувеличениям также велика, как недостаточно в нём чувство реальности. Поэтому откровения Гаролда Ригами, освобождённые от груза актуальности яростно раскритикованные, быстро проникли в мысли и лексикон миллионов остроумных американцев. «Марсианин ли вы?» – было написано на автомобилях через неделю после разноса последней статьи Гаролда, а фраза: «Не буди во мне марсианина» стала обычной разговорной формулой на всей территории Штатов. Новый карикатурист начал печатать в «Нью-Йоркере» серию смешных марсианских рисунков, которые сразу привились и вызвали массу подражаний. Мюзик-холлы подхватили идею скорее с весёлостью, чем с остроумием. По тысяче самых разнообразных каналов разлился этот плодотворный домысел, и вызвал самые дикие отклики. Популярнейшим коктейлем стал «Сухой марсианин». Сотни глубоко озабоченных танцмейстеров запрыгали и забегали под южным солнцем в поисках нового «марсианского танца». Тысячи прилежных составителей рекламы проводили ночи, всячески примеряя новую идею к своим профессиональным нуждам.